Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - Григорий Сковорода

Он говаривал с сильным убеждением истины: «Посмотри на человека и узнай его! Кому подобен истинный человек, господствующий во плоти? Подобен доброму и полному колосу пшеничному. Рассуди же: не стебель с ветвями есть колос, не солома его, не полова, не наружная кожица, одевающая зерно, и не тело зерна, но колос есть самая сила, образующая стебель, солому, тело зерна и проч., в которой силе все оное заключается невидимо. Она производит все то в явление весною, когда вся внешность на зерне согнила, дабы не причтено было плододейство мертвой земле, то есть гниющей внешности, но вся бы слава отдана была невидимому Богу, тайною своею десницею вседействующему, дабы он един был во всем глава, вся же внешность прочая – пята. От колоса поступи к человеку. В колосе видел ты солому, полову, кожицу, но не там Бог. Где же? В невидимой силе растительной Господь Бог произрастил нам колос невидимою силою. Посмотри же на телесность человека: не там сила Божия! Она в невидимости его закрылась. Подними же от земной плоти мысли твои и уразумей человека в себе, от Бога рожденного, не сотворенного в последнее жития время! Сила растительная зерна глава тела всего есть тайная действительность невидимого Бога: познай в себе силу разумную, глагол Божий, слово вечное, десницу Божию, закон, власть, царство, невидимость, образ отца небесного! Раскрой сердце твое для принятия веры и для обнятия того человека, который отцу своему небесному вместо силы его и вместо десницы его есть во веки веков. Сие семя твое, зерно твое есть пространее небес и земных кругов, видимое сие небо и земля сия в нем сокрываются и тебе ли сие семя сохранить не сможет? Ах! Будь уверен, что и самый нечувственный волос головы твоей, потеряв наличность свою, в нем без всякого вреда закроется, сохранится, ублажится! О семя благословенное, человек истинный, Божий! Вся видимость есть подножие его. Сам он в себе носит царство, онебесяя всякого просвещаемого им и восполняя своим всеисполнением, воссев на месте отца небесного вовеки».

Сим немногим известным правилом водясь, он принимал на себя должности, располагал упражнения свои и забавы, переменял нечаянно местопребывания, делал знакомства, вступал в приязни, принимал в дружбу свою и не прежде решался делать что-либо зависящее от единственного выбора воли его, как посоветуясь с внутренним духом, которого он называл иногда Минервою. Ибо, как Минерва, по баснословию, рождена из мозга Юпитерового, так дух наш происходит от Бога.

Как Бог дает дарования духа не в одну меру, но различно, по различию отраслей всецелого, то людей, вступающих в состояние жизни не по врожденной способности, называл Сковорода людьми без Минервы. Так часто, видя робкого военачальника, грабителя судью, гордого богослова и проч., с досадою говаривал: «Вот люди без Минервы!» Взглянув на изображение царствующей в веке его Екатерины II, находившееся у друга его в гостином покое, сказал он с движением: «Вот голова с Минервою!»

Он мыслил, что счастие человека состоит в том, чтоб, узнав собственную в себе способность, по оной употребить себя в жизни. Так, многие богословы были бы, может быть, лучшими стряпчими по делам, многие ученые – разносчиками, многие судьи – пахарями, военачальники – пастухами, монахи – целовальниками и проч.

Отсюда, заключал он, происходит, что одно и то же самое состояние жизни одного ублажает, а другого окаянствует; одного воинский сан прославляет, а другого посрамляет; одного царский венец приукрашает благословением, славою, бессмертием, а другого низвергает во тьму кромешную с проклятием имени его; одного богословие делает светильником мира, обладателем над сердцами, славным без славы, почетным без почестей, а другого – обманщиком, лицемером, лжецом высокомудрствующим; одного учение возвысило до небес, а другого низвело до ада; одному судейство доставило имя благодетеля, а другому – разбойника; одному начальство в похвалу и честь, а другому – в хулу и поношение; одного монашество осветило, а другого очернило и погубило вовеки…

Такое правдивое, но для многих колкое изъяснение скоро навлекло ему брань, Ложь и порок вооружили на него орудия свои в лицах многих. Но рука Господня была с ним, и он превозмогал ею все наветы глупых и злых человеков.

Занимаясь много другом своим, возводя ум его выше обыкновенных познаний, наведывался он искоренить в нем предубеждения, напечатленные от невежд и бабьих басней. Приметя, что страх смерти и боязнь мертвых обладали мучительно воображением его, предлагал он ему важные чтения, разрушающие сие ужасное мнение; беседовал часто о начале и расснащении существ каждого в свое основание, говоря, что венцу подобен век: начало и конец в единой точке заключаются. От зерна колос в зерно возвращается, от семени в семя яблоня закрывается[358], земля в путь земли идет и дух к духу. «Какое, – так рассуждал он, – есть основание первоначальное тварей?» Ничто. Воля вечная, возжелав облечь совершенства свои в явление видимости, из ничего произвела все то, что существует мысленно и телесно. Сии желания воли вечной оделись в мысленности, и мысленности – в виды, виды – в вещественные образы[359]. Назначено поприще или круг каждому существу по образу вечного явить силы свои, то есть излияние невидимого во временной видимости, и опять вступить в свое начало, то есть в свое ничто. Край первый и край последний есть едино, и сие едино есть Бог. Все твари, вся природа суть приятелище, риза, орудие; все сие обветшает, совьется, изменится; один дух Божий, исполняющий Вселенную, пребывает вовеки. Богочеловек наш, говорил он, есть венец наш: не умираем, но изменяемся от смерти в жизнь, от тления в нетление. Умирают и умерли уже, им же Бог – чрево их, и слава их – в стыде их. Грядет час и ныне есть, когда мертвые услышат голос Сына Божиего и, услышав, оживут. Если же и ныне час есть, то почто на утро, на тысячу лет, на несколько веков и кругообращений планет откладываем жизнь, смерть, воскресение, суд, голос Сына Божиего. Нося уже в себе огонь неугасаемый мучительных желаний и чувствий и червь неусыпаемый угрызений совести, можем ли сказать, что мы еще не осуждены, что голос Сына Божиего не слышится в нас еще, что труба Божия не извела еще к нам судию страшного, праведного, судящего и слышит он сердце наше?

Не довольствуясь беседою о сем, приглашал он друга своего в летнее время прогуливаться поздно вечером за город и нечувствительно доводил его до кладбища городского. Тут, ходя в полночь между могил и видимых на песчаном месте от ветра разрытых гробов, разговаривал о безрассудной страшливости людской, возбуждаемой в воображении их от усопших тел. Иногда пел там что-либо приличное благодушеству; иногда же, удалясь в близлежащую рощу, играл на флейтравере, оставя друга молодого между гробов одного, якобы для того, чтоб издали ему приятнее было слушать музыку. Сей, неприметно освобождаясь от пустых впечатлений, мечтательных страхов, в спокойствии сердечном внутренне воссылал благодарение промыслу Божию за ниспослание ему мудрого друга и наставника.