Чертополох и терн. Возрождение веры - Максим Кантор

Символический уровень фресок потолка:

Микеланджело написал историю евреев – для того, чтобы через хронику Ветхого Завета рассказать историю бедствий Италии.

Судьба еврейского народа развивалась драматически, в том числе во время Микеланджело: бытовое унижение евреев и папские буллы, провоцировавшие инквизиционные суды, – все это происходило на его глазах. Библию Микеланджело читал постоянно – современники утверждают, что Микеланджело знал Писание и Данте, как мало кто. Структурирование, предложенное Данте в композиции «Комедии» (членение Ада и Чистилища на круги, а Рая на уровни небес), и структуру изложения Завета, описывающего становление сознания народа поэтапно, Микеланджело совместил в многочастном рассуждении потолка капеллы.

То, что трагедия государства Израилева, распавшегося после смерти Соломона на два государства (десять колен отошли к Северному Израильскому царству и два колена, Иуды и Вениамина, – к Царству Иудейскому), напоминает о Флоренции и шире, о судьбе всей раздробленной на мелкие части Италии – это несомненно. Крик Данте («твой крик пройдет как ветер по высотам»), призывающий к объединению и забвению амбиций, не слышен. Причина распада семейств и гибели Флоренции описана многими: в жажде роскоши, в прелестях многоженства, в упоении властью утонули провозглашенные гуманистические обеты. Но именно эти грехи, явленные столь отчетливо в современниках Микеланджело, и обличали пророки в Израиле; именно поэтому разрушено царство Соломона. Вот и Италия вечно воюет сама с собой, подобно тому как воевали Израиль с Иудеей. Гордость и жадность заставляют родственников (а все правители итальянских синьорий и маркизатов находятся в кровном родстве) поднимать оружие друг на друга, в результате распрь и интриг они становятся добычей внешних врагов. Приходит Карл VIII французский, расправляется с итальянскими землями; не так ли тянулись распри меж коленами Израилевыми до тех пор, пока Израиль не попал в ассирийское пленение, а Иудея – в вавилонское пленение?.. И сколь болезненно напоминает история разоренной Флоренции, вечно воюющей сама с собой (гвельфы и гибеллины), распри между коленами Израилевыми. Разделенный народ Израилев, окруженный со всех сторон – Моавитское царство, Идумейское царство, Аммон, филистимляне, – издерганный собственными распрями, в конце концов делается добычей Ассирии и Вавилона на долгие столетия; не так ли случилось и с городами Италии? История христианской веры, постоянно преданной папами, – сколь напоминает это драму народа, избранного на служение Богу единому, но забывшего свое предназначение. Пророки, говорящие со своим плененным народом, выбраны Микеланджело потому, что так они обращаются к Италии. Иеремия, учащий иудеев, как хранить достоинство перед лицом рабства и как жить в позоре; Иезекииль, предсказавший приход Гога и Магога и также предсказавший воскресение из мертвых; Даниил, предсказывающий смену царств; Исайя, потребовавший прекратить усобицы и перековать мечи на орала, – это имеет прямое отношение к истории Италии и непосредственно к Флоренции.

Фактически Микеланджело объединил обличение Данте с плачем Иеремии – слил оба яростных крика воедино. «Горе мне, мать моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею!» – говорит Иеремия, не пожелавший идти в вавилонский плен, но, оставаясь в разоренной стране своей, не склонивший головы перед новой властью. Иеремия на фреске закрывает себе рот рукой: пророк постоянно сетовал, что не обладает достаточно внятной речью, и Бог однажды вложил ему язык, научил говорить. Иеремия (во многом прообраз Христа – он бросает упрек своему народу и собственной вере) выполняет противоречивую миссию: и ограждает иудейский народ от влияний, и укоряет народ в гордыне, отказывает в исключительности. Исключительность надо заслужить смиренной жертвой. Скорее всего, в Иеремии Микеланджело написал самого себя, вечной мукой художника было то, что он не говорит ясно; это автопортрет во всех отношениях.

В том, что он примерил на себя роль пророка, Микеланджело вторил интеллектуальному подвигу Савонаролы, истинного учителя. Даже не Данте и не Гирландайо (он учился у Гирландайо один год (1488–1489) и, разумеется, не Лоренцо Медичи (ему было пятнадцать лет, когда он вошел в сады Медичи, и семнадцать, когда Лоренцо умер), но Савонарола может именоваться вдохновителем Микеланджело. Ветхозаветную страсть мастер перенял от доминиканца: в проповедях по пророку Аггею – фактически предсмертных проповедях – Савонарола сопоставил историю иудеев с судьбой флорентийцев, забывших христианство. Сопоставить грехи флорентийцев с хрестоматийными, давно изобличенными грехами – что может быть привычнее для уха прихожанина. Микеланджело увидел в этом не прием риторики, но структурное историческое размышление. Микеланджело находился под влиянием Савонаролы в юности, с годами влияние окрепло. Уехав из Флоренции после смерти Великолепного, Микеланджело вернулся во время недолгого торжества Республики Савонаролы. Мы не имеем прямых свидетельств их встреч (косвенные – о присутствии художника на проповедях), но вот строки Гвиччардини, человека трезвого: «То, что сделал фра Савонарола для сохранения добрых нравов в городе, были дела святые и удивительные, и никогда во Флоренции благонравие и благочестие не были столь высоки, как в его время, а после его смерти все пришло в такой упадок, что стало очевидно: все хорошее возникло и существовало только благодаря ему. Перестали играть публично в азартные игры, и даже дома играли со страхом; стояли закрытыми таверны, служившие прибежищем развратной молодежи и всех пороков, содомия была подавлена и сильно обуздана, большинство женщин перестали носить бесстыдную одежду, подростки порвали с порочным образом жизни и стали жить честно»… Гвиччардини (и не он один) описывает далее, как это укрощение буйных нравов вело к ханжеству и казарменному преследованию вольнодумцев, ситуация слишком известная по всем революциям, направленным против разврата знати и ведущим к пуританскому насилию. Важно в данном случае то, что Микеланджело был свидетелем этих социальных перемен, равно как и разгрома Республики Иисуса Христа. Наперсница художника, властная Виттория Колонна, по преданиям, была сторонницей Савонаролы, участницей кружка «Итальянские реформаторы»; это, возможно, сыграло свою роль; впрочем, Микеланджело в этот кружок, как и ни в какой иной, не входил. Даже не будь этих подробностей биографии, не будь деталей в произведениях (в сцене Страшного суда изображен монах, воскресающий из мертвых, чертами схожий с Савонаролой), достаточно сказано самим потолком капеллы. Никакие ссылки на источники не могут заменить текста: надо лишь текст прочитать. Структурное членение потолка Сикстинской капеллы имеет столь же веское обоснование, как структурное членение книг Ветхого Завета и «Комедии» Данте.

Членение пространства, предложенное Микеланджело, обусловлено не только устройством нашего сознания, ставящего главное событие впереди второстепенных. Также важна, если не важнее, структура истории Израиля, претерпевшего раздел на два государства, затем два типа пленения, а затем рассеяние. Именно так и рассыпается на составные плоскости кессонная композиция плафона. Испытания, выпавшие на долю народа Израилева, также систематизированы: выделены те, что связаны с проблемой генезиса, становления рода, – и те, что посланы как кара за грехи человеческой природы, а также выделены существенные пункты хроники, когда беда и искус преодолены усилием.