Ничего, кроме нас - Дуглас Кеннеди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы все проделали блестяще, — сказала я.
— К вашим услугам.
С этого момента я стала еженедельно навещать Адама в тюрьме. Он почувствовал облегчение, зная, что наказание будет сильно смягчено и в итоге он выйдет из тюрьмы с немаленькой суммой на банковском счете, и все же его самочувствие и настроение тревожили меня. Брат был явно подавлен, переедал, мало двигался, не мог сосредоточиться. Я приносила ему книги. Таскала журналы и газеты. Покупала все лакомства, какие он просил: M&M, вяленую говядину, кукурузные чипсы. Он все время жаловался: на бессонницу, на вялость и апатию, на переполняющие его стыд и грусть, и тогда я посоветовала ему попытаться поговорить с тюремным психологом. Такового в штате не оказалось, только приходящий психиатр, который появлялся каждые две недели. Поскольку тюрьма была нестрогого режима, руководство пенитенциарных учреждений штата не считало, что психическое состояние ее заключенных заслуживает особого внимания. Вот тогда-то на сцене и появился вездесущий евангелистский пастор Уилли. Он сблизился с Адамом в первую же неделю, проведенную им там. К тому моменту, когда подошло время выборов, Адам заметно воспрянул духом, будто заново родился. Вот почему в этот свой приезд в тюрьму, в утро победы Рейгана, меня — бывшую не в себе от недосыпа и перспективы еще четырех лет жизни с актером из второразрядных фильмов в роли президента — застало врасплох неожиданное заявление брата:
— Пастор Уилли говорит, что до конца извиниться за прошлые грехи невозможно, всегда будет недостаточно. Что единственный способ все загладить — это идти путем праведности и искупить вину за содеянное в прошлом. Мне нужно сообщить тебе правду кое о чем.
— Не уверена, что именно сегодня я хочу услышать о какой-то правде.
— Но есть кое-что, о чем необходимо сказать.
— Почему сейчас?
— Мне необходимо этим поделиться.
— Я так и слышу в этом «поделиться» голос пастора Уилли…
— Он и правда сказал, что, пока я не признаюсь в этом беззаконии…
— Беззаконие — неоднозначное слово с множеством смыслов.
— Да послушай меня наконец, пожалуйста!
Удивленная тем, с каким пылом прозвучали эти слова, я откинулась на спинку жесткого металлического стула. Видя, как Адам разволновался, я вынула из стоящей у моих ног сумки пачку «Орео» и протянула ему. Он вскрыл ее, вытащил три черно-белых печеньица и практически проглотил их разом. Получив порцию углеводов, он вроде бы немного успокоился. Затем прикрыл глаза, словно для краткой молитвы, но тут же снова открыл их и начал говорить:
— Помнишь, я попал в автомобильную аварию?
— Это когда ты учился в колледже?
— Одиннадцатого января семидесятого года. В тот самый день, когда «Канзас-Сити Чифс» разгромили «Викингов Миннесоты» в четвертьфинале Суперкубка. Со счетом 23:7.
— Такие вещи запоминаешь только ты.
— Я всегда буду помнить одиннадцатое января семидесятого года и то, что случилось около часа ночи, когда я возвращался в колледж после поражения в игре с Дартмутом.
Речь шла о хоккее, в который Адам тогда играл блестяще. Настолько блестяще, что он получил спортивную стипендию в довольно посредственном колледже — Сент-Лоуренс — и его усиленно готовили к возможному вступлению в НХЛ. Моему отцу все это льстило донельзя. Он и сам играл в хоккей в католической школе-интернате, туда его поместили, когда он обнаружил свою мать на кухне мертвой — эмболия! Папе тогда было всего тринадцать лет. Адам был гордостью и радостью отца. Беспечный и, кроме спорта, мало в чем разбиравшийся, парень слушался отца всегда и во всем. К шестнадцати годам он стал настоящим качком, получившим полную стипендию в колледже за свое умение кататься на коньках и махать клюшкой. За ним охотились «Нью-Йорк рейнджерс» и «Филадельфия флайерс», пока не случилась та авария.
— Ты, кажется, не так уж сильно пострадал в той аварии? — спросила я, а в мозгу вспыхнуло воспоминание, отбросившее меня сквозь годы к телефонному звонку на рассвете из полиции недалеко от Ганновера, Нью-Хэмпшир.
У мамы тогда началась истерика, а папа прыгнул в семейный автомобиль-универсал и помчался к Адаму разруливать его дела.
— Я получил сотрясение мозга, когда машина врезалась в микроавтобус «фольксваген» — они тогда были популярны, особенно среди хиппи. В том столкновении погибли молодая пара и их маленькая дочь.
— Я все это помню. И помню, как тебе повезло остаться в живых. Потому что ты был на переднем сиденье. И ты не пристегнулся ремнем безопасности.
— Тогда ремнями безопасности вроде как пользовались только нервные мамаши и старушки. А у меня была крутая машина — тот большой «бьюик» 1965 года выпуска, который папа подарил годом раньше, когда меня назначили капитаном команды. У него еще было такое длинное переднее сиденье, обитое бежевым винилом.
— Машину я тоже помню. А еще припоминаю, что за рулем тогда был твой товарищ по команде. Папа вроде был очень зол тогда за то, что ты позволил этому парню сесть за руль. Он тоже погиб в той аварии, верно?
Адам кивнул, затем замолчал на некоторое время, упершись взглядом в потертый линолеум под ногами.
— Того парня за рулем звали Фэрфакс Хэкли. Он был черный — стипендиат из Южного Бронкса. Это было удивительное явление, прямо аномалия какая-то: чувак из гетто, который так играет в хоккей. Вроде бы в этой большой нищей государственной школе, куда он ходил, нашелся какой-то учитель-энтузиаст, он заинтересовал Хэкли коньками, а уж когда познакомил с любительской командой из Вестчестера, парень просто взлетел до небес. Только представь, этот парень, у которого старший брат отсидел в Аттике за вооруженный грабеж, гоняет в хоккей с придурками из старшей школы в Тэрритауне, и равных ему нет. Естественно, за ним гнались многие колледжи, а Сент-Лоуренс предложил ему, как и мне, полную стипендию. Хотя я и сам был классным игроком, до Фэрфакса мне было далеко. Да, ко мне присматривались скауты НХЛ, но не