Химеры - Анастасия Воскресенская

Из середины скальной стенки выворотило гигантскую глыбу, она медленно переворачиваясь, как во сне, упала в расщелину фьорда, снеся по пути головы обеим сторожевым башням.

Нет, я ошибся. Думал — надеялся? — что выбирать придется ему, а на деле выбирать приходится мне. И не он, а я гляжу на него сквозь оптический прицел.

И вижу широкую оленью грудь, и шелковый блеск шерсти на гордой шее, и прекрасные вишневые глаза, и кофейного цвета нос, и золотистую стрелку на лбу, между глаз, перечеркнутую перекрестьем прицела. Это всего лишь фюльгья, не он сам.

Если бы он стоял на мосту, я б стрелял под копыта. Но он ступил в воздух.

Сбоку, у соседней бойницы, Аймо Комрак лязгает затвором.

— Не стреляй, — говорю я ему.

— Почему это? Тварюка прокладывает путь, смотри. За ней целая толпа ломится.

— Он медленно идет, подожди.

— Чего ждать? Когда дойдет, нам мало не покажется.

— Это мой друг.

— Даа? — Комрак шуршит, меняет позу, — Слушай, Илен, тогда за какими марами ты сюда поперся?

Я молчу.

Он идет по воздуху, над узким синим языком залива, осторожно переступая золотыми копытами. Золотой венец горит у него над головой, как целый костер. За ним идут остальные — Сель все время перемещается за спиной оленя, танцует, не выцелишь его. За ним, зигзагами, Вереск.

— Я припугну, — Комрак стреляет, звякает о камень выпавшая гильза.

Белый золоторогий олень на невидимом мосту не останавливается.

— Все равно, — говорит Комрак, — Анарен в соседней башне, он не струсит. А ты бесполезен.

Ша-арк! Щеку больно обжигают каменные осколки. Ого! Еще полдюйма, и…

Ша-арк! Дзень!

Комрак, чертыхаясь, отшатывается от бойницы.

— Там Нокто, — говорю я, — Он однажды подбил макабринский «вайверн» на высоте две тысячи четыреста футов.

— Откуда знаешь? — Комрак, согнувшись, перебегает к другой бойнице.

— Да уж знаю.

— Где он, марова задница? Где этот альфарский выродок?

Фью-у! Фью-у! Стреляют из соседней башни.

Я осторожно выглядываю наружу — олень уже прямо под нами, сливочно-белый мазок на фоне синей воды.

Фью-у, фью-уу! Ша-арк! Дзень!

— Илен, твою мать! Стреляй! Что ты телишься!

Пригнувшись, меняю бойницу. Прицелиться не успеваю, ну и слава идолам. Бабах!

Фью-уу!

Фью-уу!

Фьюу-уу!

Стреляй, Илен, твою мать.

Стреляй!

— Иди ты к черту, Комрак. Иди ты…

Рамиро Илен открыл глаза и некоторое время смотрел в потолок. Высокий белый потолок с простыми белыми плафонами — такие бывают в официальных учреждениях. Опустив взгляд ниже, он увидел металлическую раму и большую белую штуку в форме валенка, подвешенную к раме на противовесе.

— Капитан Комрак сейчас далековато, чтобы услышать тебя, Раро, — произнес знакомый мягкий голос, — В Химере, как мне доложили. Если тебя беспокоит его судьба — он жив, относительно цел и передает тебе приветы.

Рамиро повернул голову — целиком повернуться он не смог, что-то мешало.

— День?

— Лежи спокойно. Тебя собрали по кусочкам на живую нитку. Из того, что мы с твоим драгоценным фолари отскребли от камней.

День закрыл лежащий на коленях поплавок и улыбнулся. Взгляд больше не был пустым и не проскальзывал мимо. Взгляд был открытым, теплым, чуть озабоченным. День отложил поплавок в сторону и наклонился из своего кресла поближе к Рамиро.

— Я очень рад видеть тебя, Раро.

— Я тоже, ясный, — ответил Рамиро, — тоже рад тебя видеть. Ты был ранен? Тебе попали в плечо, почти в грудь.

— Не мне, а моей фюльгье. Есть некоторая разница. Но все равно, спасибо тебе, Раро, что не стал стрелять.

— Откуда ты знаешь?

День усмехнулся.

— Я многое знаю. Я, как никак, глава Управления Цензуры и Информации. Хочешь апельсин? Утром приходили твои родственницы… и работодательницы, госпожи Креста Карина и Лара Край. Апельсинов принесли. И яблок. И бульон. И пюре. И еще что-то в баночке. На премьеру приглашали, двадцать третьего числа премьера, как раз между Юлем и Рождеством.

— Креста? Лара? Постой, а где мы?

— В Катандеране, в больнице святой Вербы.

— Как — в Катандеране? — забеспокоился Рамиро, — мне нельзя в Катандеране, я депортирован.

День поднял ладони:

— Тихо, тихо, не дергайся. Ты амнистирован за свои геройства. Королевским указом. Так что лежи спокойно.

— Какие еще геройства? За то, что в дролери стрелял? Или что не стрелял?

— Что предупредил. Рискуя жизнью и все такое. Героический патриотизм, весьма оцененный и награжденный его Величеством.

— Денечка, — Рамиро сощурился, — это твоих рук дело, да? Эта амнистия?

— Мое дело — собирать и обрабатывать информацию. И предъявлять ее соответственно, в нужное время нужным людям.

— Ну да. Ты же герольд Королевы.

День откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и сцепил длинные пальцы на колене. Он был в белом медицинском халате поверх своего обычного строгого офисного костюма — дорогущего и виртуозно пошитого у самого лучшего столичного портного. Как и не было полевой военной формы, портупеи через плечо, винтовки и заклеенных пластырем пальцев.

Может она мне приснилась, эта война? И Стеклянный остров?

Но шевелиться трудно, почти невозможно, правая нога глухо болит, правую руку Рамиро вообще не ощущал. Голова тоже тяжелая, от подушки не оторвать. Но в целом Рамиро чувствовал себя хорошо, хоть и несколько оглушенно.

— Лежи спокойно, — в который раз повторил День, — Чем меньше будешь дергаться, тем быстрее встанешь. А что до герольда Королевы… я больше не герольд. Ушел, так сказать, в отставку.

— Почему?

— Договор разорван. Лавенги больше не союзники Сумерек, и Королева отозвала своих вассалов.

— Король Герейн нарушил условия? Не стал драться с найлами?

— И это тоже. Договор изжил себя. Теперь у Дара своя дорога, у Сумерек — своя. Стеклянный остров пуст. Королева не стала дожидаться, пока Авалакх и его собратья доедят Полночь в Найфрагире и вернутся проведать свои старые квартиры.

— И где же теперь живут дролери?

День пожал плечами:

— Где и раньше жили. В Сумерках. А Королева и ее приближенные вернулись в Город Изгнанника. Это старый город, мы жили там задолго до войны с фолари.