Одесская кухня - Ирина Потанина

- Пусть все видят, что твои услуги пользуются спросом! - говорил заботливый муж, а Голдэ, у которой с практикой и так все было хорошо, а вот с местом для посетителей - не очень, хваталась за голову.

После погромов 1905 года Шолом-Алейхем понял, что страх за детей сильнее чувства родины. «Будьте мне гуд-бай!» - подобно одному своему персонажу, сказал писатель родной земле и перевез семью за границу. Впрочем, сам он еще неоднократно бывал в городках России, выступал с рассказами и неизменно пользовался громадной популярностью у простого народа, жизнь которого описывал.

При жизни став классиком, Шолом-Алейхем и не думал зазнаваться. А ведь было от чего! За интерес к детской литературе его называли еврейским Марком Твеном. Узнав о том, Марк Твен немедля возразил, сказав, что это он - американский Шолом-Алейхем. Произведения Соломона Наумовича по сей день переводятся с идиш на множество языков и по-прежнему пользуются популярностью у читателей. «Самый цимес!» - говорят о них, рекомендуя друг другу, и почему-то многозначительно подмигивают.

Иными словами, выражение «самый цимес» можно описать как «то, что надо» или даже «самое лучшее». Почему? А потому, что в традициях одесской кухни существует очень вкусное одноименное блюдо. Сладкое, ароматное и неповторимое. Итак - «Сладкий цимес по-одесски».

Вам понадобится (на 6 порций):

4 крупные морковки

2 картофелины

1 луковица

10 штук чернослива без косточек

2-3 столовых ложки мелкого изюма

5 штук кураги

2 столовых ложки меда

2 сантиметра свежего корня имбиря

0,5 чайной ложки молотой корицы

0,5 лимона

2 столовых ложки растительного масла

соль, сахар - по вкусу

Приготовление:

Для начала подготовим ингредиенты. Чернослив и курагу тщательно промоем и нарежем довольно крупными кусочками. Изюм оставим замачиваться хотя бы на полчаса. Имбирь очистим, натрем на мелкой терке и смешаем с соком лимона. Лук почистим, нарежем кубиками и обжарим на подсолнечном масле. Морковь и картофель очистим, порежем и отправим в кипящую воду, заправленную солью и сахаром. Через 10 минут откинем овощи на дуршлаг и оставим остужаться. Теперь сложим в форму для выпечки все подготовленные ингредиенты, приправим корицей, медом, зальем 1 стаканом бульона, оставшегося после варки овощей, и поставим в духовку на полчаса. Готово!

«Я предлагаю вам представить долговязого одесского подростка, лохматого, в изодранных брюках, вечно голодного, в худых башмаках, с черною повязкой на лбу, и утвердиться в той мысли, что это страшилище - я», - вспоминал детство Корней Чуковский.

В Одессу маленький Коленька Корнейчук переехал из Санкт-Петербурга. В столице его мать работала горничной и имела неосторожность принять ухаживания сына своих работодателей. С разницей в три года родилось двое детей, все шло неплохо, но тут «отец семейства» пожелал жениться на женщине своего круга. Гордая горничная предательства не простила, отказалась от всякого общения, забрала детей и уехала в Одессу. Изредка, в особо тяжелые моменты, она соглашалась принять денежные переводы от отца детей, в остальное же время тянула хозяйство сама. Она буквально выбивалась из сил, но обеспечивала детям приличную жизнь. Поначалу семья снимала флигель в доме Макри на Новорыбной улице, № 6. Потом переехала в дом Баршмана в Канатный переулок. Коленька ходил в престижный детский сад, а потом обучался в гимназии. Увы, в детстве он ничуть не ценил это и был самым настоящим школьным бунтарем.

«Началось с того, что наш директор, Андрей Васильевич Юнгмейстер, преподававший нам русский язык, повел речь о различных устарелых словах и упомянул между прочим словечко «отнюдь», которое, по его утверждению, уже отживало свой век». Юный Корнейчук от всей души пожалел умиравшее слово, решил принять самые энергичные меры по его спасению и подбил класс на активные действия. Теперь, что бы Юнгмейстер ни спрашивал у класса, ребята хором отвечали: «Отнюдь!»

- Знаете ли вы слово «ножницы?»

- Отнюдь!

- Склоняются ли такие слова, как «пальто» или «кофе»?

- Отнюдь!

Здесь не было озорства или дерзости - просто нам хотелось по мере возможности спасти безвинно погибавшее русское слово».

Молодой Чуковский бредил литературой и философией, но при этом учился из рук вон плохо и «на ковре» у директора гимназии бывал едва ли не чаще, чем на уроках.

Николай никого не слушал, «расстраивал мать, молниеносно вырастая из всякой одежды», раздражал учителей, задавая несметное количество каверзных вопросов, и будоражил воображение однокашников, постоянно попадая в какие-нибудь переделки. Молодой Чуковский бредил литературой и философией, но при этом учился из рук вон плохо, потому что, в сущности, ни в чем еще не разбирался, но признавать себя «чайником» не желал, спорил и «на ковре» у директора гимназии бывал едва ли не чаще, чем на уроках.

«- Корнейчук, вы согласны прекратить этот глупый, бессмысленный бунт?!

- Отнюдь!»

Корней Иванович Чуковский

«- Корнейчук, я же сказал, что идти на лекцию о Канте могут лишь взрослые! Зачем вы подбили однокашников снять гимназическую форму, напялить родительские вещи и тайно проникнуть в зал? Вы выглядели нелепо! И вы ведь все равно ни слова не поняли из лекции, да?

- Да. Но дискриминация по возрастному принципу требует активной ответной борьбы!»

«- Это похвально, что вы взялись за издание школьной газеты. Особенно радует, что ее тираж - 1 экземпляр. Неужели вы думали, что я его не добуду?! Я почитал ваши пасквили на учителей. Вам не стыдно, Корнейчук?

- Стыдно, господин директор. Больше такого не повторится. В следующий раз газету с пасквилями мы издадим тиражом в два экземпляра и один дадим вам, чтобы не утруждать вас поисками...»

Столь гремучая смесь хулигана, интеллигента и искателя приключений была перебором даже для Одессы. Сначала Корнейчука отчислили из гимназии (бытует версия, что сделали это в поддержку указа о «кухаркиных детях», ратующего об освобождении гимназии от учеников из низших сословий, однако воспоминания современников все же говорят, что Николай был отчислен из-за несносного поведения). Потом, несмотря на явный талант к словесности, Корнейчук чуть не лишился корреспондентских заработков.