Великий Наполеон. "Моя любовница - власть" - Борис Тененбаум

Наконец, свои услуги предложил министр полиции правительства Директории Жозеф Фуше. В заговоре, направленном на свержение Директории, участвовала добрая половина правительства, включая даже и шефа безопасности.

Предприятие имело все шансы на успех.

И тем не менее предприятие это едва не сорвалось. 28 октября 1799 года генералу Бонапарту в Совете Пятисот был сделан грозный запрос: от него потребовали отчитаться в суммах, полученных им от правительства в период Итальянской кампании. Генерал был возмущен до глубины души – как, его обвиняют в коррупции? Он не отрицал того, что военные действия его обогатили – трудно было отрицать очевидное. Хотя сам он жил в скромном доме в Париже, достаточно было посмотреть на загородные резиденции его жены или его брата Жозефа. Но генерал настаивал на том, что все, что он получил, – это просто военная добыча, на которую он, как и всякий старший офицер, имел законное право, и что никто не смеет обвинять его в том, что он воспользовался хоть одним-единственным франком из выделенных армии фондов для личных целей. Вообще говоря, формально он был прав – в период Итальянской кампании поток золота шел не из Парижа в Италию, а из Италии в Париж. Но поскольку тонкое различие между военной добычей Республики и военной добычей, полагающейся ему лично, он определял сам, то простой бухгалтерской проверки распределения фондов, захваченных, скажем, на Мальте, хватило бы на то, чтобы навсегда похоронить его политические надежды – такого неприкрытого грабежа не позволял себе даже имевший репутацию грабителя Массена.

Дело, однако, заглохло, не начавшись – многие члены Совета Пятисот в той или иной форме были осведомлены о грядущих переменах, Сийес сделал все возможное, чтобы замести мусор под ковер, и, наконец, успокоению много посодействовал новый, только три дня назад избранный председатель Совета, Люсьен Бонапарт. Собственно, он не имел права быть избранным, потому что ему было только 24 года, а требовалось не менее 30 – но он отважно заявил, что ему уже 30. Должность председателя носила ротационный характер, они сменялись ежемесячно, и квалификационная комиссия в данном случае просто принимала на веру заявления самих кандидатов на должность. Так что все обошлось.

Курьезный факт – Баррас примерно в это время получил подробный отчет о происходящих событиях от Жозефа Фуше, которому такие вещи полагалось знать по должности. Член правящей Директории и министр полиции Директории обсудили в деталях назревающий заговор против Директории – и пришли к выводу, что делать им ничего не надо, ибо разоблачение заговора повредит им обоим.

Переворот двинулся намеченным путем и начался довольно парадоксально – завтраком у гражданки Жозефины Бонапарт, назначенным на необычно ранний час, 8:00. На него было приглашено много народу – в частности, приглашение было послано председателю Директории Гойе [4], а также и его супруге. Явилась, однако, одна только мадам Гойе – ее муж заподозрил ловушку и послал жену разузнать, в чем там дело.

Он был прав – его собирались задержать.

Бурьен, секретарь Наполеона Бонапарта, был в числе приглашенных на «…завтрак к Жозефине…», но ни в какие детали его, конечно, не посвящали. Так что он был очень удивлен, увидев возле скромного дома четы Бонапарт огромное количество военных, облаченных в парадную форму.

Накануне, 8 ноября 1799 года, на приеме в доме министра юстиции Камбасереса было решено, что Сийес и председатель Совета Старейшин Лемерсье проведут ранним утром следующего дня срочную сессию Совета, где будут приняты два важных постановления: о переносе заседаний в предместье Сен-Клу, дабы оградить депутатов от возможного насилия, и о назначении генерала Бонапарта командующим 17-м Военным округом (включавшим в себя Париж) вместо генерала Лефевра. Так и было сделано, и к моменту «завтрака» Совет Старейшин уже собрался на свое экстренное заседание, а Талейран тем временем получил у Барраса документ с прошением об отставке. Талейран получил значительные ассигнования на то, чтобы получить подпись Барраса под прошением о его отставке, но деньги ему не понадобились – Баррас был настолько уверен в своем неминуемом падении, что подписал бумаги без возражений. Талейран, говорят, его даже обнял. Как отмечает Е.В. Тарле, это было необычно, но вполне возможно, министр иностранных дел был и в самом деле тронут – ему удалось оставить себе не часть выделенной на подкуп Барраса суммы, а всю сумму целиком.

Затруднение, правда, возникло у дома Бонапарта – явившийся туда генерал Бернадотт (он приехал вместе со своим близким родственником по жене, Жозефом Бонапартом) громко протестовал и говорил, что он не потерпит никакого заговора против Республики. Генерал Наполеон Бонапарт, однако, заверил «…дорогого друга и родственника, генерала Бернадотта…», что ни о каком заговоре и речи быть не может и что он, по долгу своей новой должности командующего парижским военным округом, намерен действовать в строгом соответствии с законом, подчиняясь решениям Совета Старейшин.

Оба генерала на этом и расстались – и оба с чувством горького сожаления. Генерал Бонапарт сожалел о том, что ему не удалось перетянуть на свою сторону генерала Бернадотта, а генерал Бернадотт – о том, что слишком поздно сообразил, куда дует ветер.

Тем временем в Совете Пятисот дружно проголосовали и за то, чтобы перенести заседания в Сен-Клу, и за смену командующего 17-м военным округом.

Генерал Бонапарт произнес речь перед войсками, в которой заявил, что Республика в последнее время плохо управлялась, что это надо поправить, а на улицах Парижа была расклеена прокламация, гласившая, в частности, следующее:

«Находясь в теперешних трудных обстоятельствах, [нация] нуждается в единодушной поддержке и доверии всех искренних патриотов. Необходимо сплотиться, ибо это единственное, что позволит укрепить основания Республики на твердом фундаменте гражданских свобод, национального процветания, победы и мира».

Напечатана прокламация была под присмотром министра полиции Жозефа Фуше.

Все, что нужно было сделать в первый день переворота, 9 ноября 1799 года, было сделано хорошо: Гийо и Мулен, члены Директории, не бывшие в заговоре, были помещены под домашний арест, Баррас самоустранился, генералы Моро, Сюрерье, Мюрат и Макдональд взяли под контроль и Люксембургский дворец, и Версаль, и Сен-Клу, и даже генерал Лефевр, смещенный командующий 17-го военного округа, перешел на сторону своего преемника по этой должности. Они поговорили, Лефевр принял подаренную ему саблю из дамасской стали, воскликнул: «Давно пора перетопить в Сене всех этих адвокатишек!» и примкнул к остальным офицерам, поддержавшим Бонапарта.

Неприятности начались на второй день, 10 ноября. Желая во что бы то ни стало провести свой незаконный переворот максимально законными методами, он решил обратиться к заседавшим совместно обеим палатам – и к Совету Пятисот, и к Совету Старейшин – с речью и убедить их в необходимости самороспуска. Как знать, если бы он попробовал сделать это 9 ноября, в горячке событий, у него был бы некоторый шанс на успех. Но к 10-му числу якобинская фракция Совета уже пришла в себя – генерала Бонапарта освистали. Если члены Совета Старейшин слушали его в ошеломленном молчании, то депутаты Совета Пятисот кричали: «Hors la loi!» – «Вне закона!» Во времена якобинского Конвента это означало смертную казнь. Генерал Бонапарт насилу выбрался из зала заседаний – помог Ожеро, вставший на сторону своего бывшего командира. Он сопровождал его с эскортом гренадеров и сумел расчистить путь к дверям. Вслед за Наполеоном Бонапартом пришлось вытаскивать из зала и его брата Люсьена.