Каменное сердце - Пьер Пежю

Он улыбнулся, заметив, что эта маленькая черненькая кудрявая девушка во сне тихонько покусывает белый краешек простыни. Темная демократия ночи: в ночном умиротворении всякое одиночество равно другому и беспредельно. Но, когда рассветет, между одиночествами установится явное неравенство, потому что силы, управляющие ими, словно марионетками, измеряются совершенно разными величинами. Невидимая рука. Мускулистая и плотная рука. Тощая и костлявая рука.

Шульц слегка наклонился над спящей красавицей. Потянулся к ней губами, но вовремя опомнился. И только легонько коснулся ее лба указательным и средним пальцами. А потом в слабом утреннем свете втайне пожелал ей чего-то более сильного, может быть, более изнуряющего, но более яркого, чем счастье.

Лейла открыла глаза и очень удивилась, увидев своего странного спутника, накануне едва живого, тщательно одетым и готовым тронуться в путь.

…Ехали они не очень долго. Шульц все сильнее беспокоился из-за мотора, но и речи не могло быть о том, чтобы обратиться в мастерскую, потому что денег у него почти не осталось.

«Вот видишь, на третьей, если я ее не слишком подгоняю, она еще двигается».

Очень прямой, очень достойный, при галстуке, он выбирал самый причудливый маршрут. «Да нет же, детка, уверяю тебя, это верное направление! Ты только погляди на солнце — мы двигаемся прямо на юг!» Лейла, которую нимало не занимали карты автомобильных дорог, не мешала ему ехать, куда он захочет.

Теперь вокруг них лежал почти ровный пейзаж, сплошь запорошенный белым, ивы здесь были похожи на сказочные парики, а ограды — на забытые кем-то гирлянды. Тянулись цепочкой замерзшие пруды. На ветвях совершенно голых деревьев, усыпанных крупными ягодами омелы, сидели черные птицы, от холода похожие на чучела, но все еще грозные. Деревушки из нескольких домов, закрытые трактиры, слепые стены.

Когда, уже в сумерках, мотор скоропостижно скончался, Шульц резко вывернул руль, и машина на свободном ходу покатила под уклон по ухабистой дороге, которая привела их на берег одного из замерзших прудов. Торчавшие надо льдом черные стебли тростника напоминали странные письмена. Берег был пуст. Больше не было слышно ни единого звука, и больше ничто нигде не шелохнулось.

Они некоторое время посидели молча, потом Шульц сказал:

— Заночуем здесь. Я смертельно устал. Сил совсем не осталось.

— Да мы в какую-то дыру заехали! Здесь никого и ничего!

— Мне надо отдохнуть, — повторил Шульц, опустив голову на руль. — А завтра поглядим…

Он посоветовал Лейле немедленно, пока не закоченела, влезть в спальный мешок и устроиться на заднем сиденье, и сам принялся кутаться. Небо ненадолго расчистилось, и температура быстро упала ниже нуля… Лейла свернулась клубочком и стучала зубами. Можно совершенно затеряться в самом центре Франции. Впервые в жизни она почувствовала, как на нее волнами накатывает неведомая прежде паника, эти волны шли откуда-то издалека, от других бедственных ночей, от других несчастных тел. Но Шульц уже затих и не двигался. Ночь была прекрасна, и страшные челюсти холода медленно разжимались. Текли часы. Взошла луна и облила все сливочным светом. Лейла дрожала как осиновый лист и вместе с тем впала в какое-то летаргическое состояние. Зубы у нее выстукивали дробь. Ноги ныли.

Ей понадобилось сделать невероятное усилие, чтобы выдернуть себя из еле греющего тощего спальника, открыть дверцу, выйти в эту ледяную темноту и начать прыгать на месте, размахивать руками, шевелить пальцами, двигаться, двигаться без остановки. Не обращая больше внимания на Шульца, она разбежалась и понеслась по огибавшей пруд узкой заснеженной тропинке — луна делала эту дорожку волшебной.

В ту ночь, в ту распроклятую ночь Лейла бежала долго и быстро, длинными легкими шагами, и перед ее губами летело облачко горячего пара. Под ее подошвами поскрипывала и трещала смерзшаяся снежная пыль, глаза ничего не видели дальше нескольких метров. Она бежала яростно, проходили долгие минуты, и она вновь бежала по собственным следам, лишь на несколько мгновений останавливаясь, чтобы отдышаться, отплеваться, немного собраться с силами, и снова неслась по ледяному кольцу. И, пока не наступил едва приметный рассвет, она вела бесконечный бой — мышцы против мороза. Под утро, совершенно измученная, но торжествующая, она перешла на быстрый шаг, на ходу крепко хлопая себя по рукам и ногам, потом немного покружила вокруг машины, прижалась лицом к ветровому стеклу, сделав из ладоней козырек, но Шульц внутри не пошевелился.

Она еще немного подождала, не сразу решившись открыть дверцу со стороны водителя и потеребить груду одеял и свитеров, внутри которой, казалось, не было никакого человеческого тела, даже больной мумии. Она раскопала в этой груде лицо Шульца, как высвобождают из песка череп. И сразу увидела посиневшие губы, заострившийся нос, ввалившиеся щеки и еще глубже запавшие, но открытые глаза. И сразу поняла, что Шульц умер. Замерз насмерть. Чем сильнее она его трясла, тем сильнее моталась из стороны в сторону голова покойника, казалось, он хохочет, насмехается, ему нравится, что он, перед тем как нелепо и окончательно затвердеть, превратился в вещь.

Теперь Лейла дрожала уже не от холода, а от страха. Она впервые прикоснулась к мертвому, и это привело ее в ужас. Она провела рукой по шершавой щеке, тронула окоченевшую грудь трупа, заорала и, отшатнувшись, вынырнув из машины, сползла на землю. Пришибленная тишиной и запустением, она громко разрыдалась и плакала долго, до тех пор, пока в глазах все не начало расплываться. «Он был здесь, он был живой, он со мной разговаривал, и он умер!» Эта мысль была еще ужаснее реального присутствия коченеющего тела. Она уже не могла перестать плакать.

В конце концов она заставила себя встать и побежала по тропинке, которая поднималась к тонувшей в тумане дороге. Никого! Лейла свернула наугад и зашагала, в боку у нее кололо, она тихонько скулила, как заблудившийся ребенок, и безнадежно звала хоть кого-нибудь в этой пустоте. Туман все скрыл, и она только в последнюю секунду разобрала надпись синими буквами на табличке: «Мопас». Это и деревней-то трудно было назвать. Плотно сомкнутые раковины, жмущиеся одна к другой, и брошенные вещи. Но на площади, неподалеку от обледеневшего писсуара, светился желтый прямоугольник витрины булочной, а над ним горели буквы вывески. Лейла ворвалась внутрь и растерянно уставилась на сдобную рассветную булочницу, уже причесанную и подкрашенную. Она задыхалась в этом душистом жару и никак не могла успокоиться, размахивала руками и невнятно лепетала, она вела себя так, словно требовалась срочная помощь, хотя прекрасно знала, что помочь уже ничем нельзя. Глядя в вытаращенные глаза румяной булочницы, она в конце концов сумела выговорить: «Там человек умер… Совсем рядом… Скорее! Надо туда пойти!»

Теперь она была уже не вполне уверена в том, что найдет это место, и при мысли о брошенном в заиндевевшей машине человеке снова расплакалась. Булочница усадила ее рядом с собой, на обсыпанный мукой деревянный табурет, окруженный целым полком стоящих навытяжку горячих багетов. Тут показался и пекарь в майке и белом переднике, о который он бесконечно долго вытирал руки. Они заставили Лейлу выпить кофе и сунули ей в руку хрустящую краюшку.