Птицы небесные - Вера Ветковская

Пятница, 23 декабря, повторяла про себя Наташа, пятница, 23 декабря. День открытых дверей несчастий. Они долго толпились за дверьми ее безмятежной, волшебной жизни, напирали изнутри, пытались, очевидно, просочиться в щели, но она была так невозмутимо счастлива, точно находилась внутри хрустального колокола, в котором не было ни единого изъяна. Ни дуновения ветра предстоящего горя не долетало до нее. Ни одно горестное лицо не запомнилось ей, пока находилась она в этом волшебном сосуде, как спящая красавица, ни один сон не предвещал беды.

И вот оркестр, игравший в течение этого полугода для нее изумительную музыку, смолк, точно музыкантов ветром сдуло. Все птицы, будившие ее по утрам, оказывается, в аварийном порядке отбыли на юг, хрусталь раскололся на мелкие кусочки, растаял, как снег, и потек по ее щекам.

Стоп, сказала себе Наташа. Только не это. Пусть река слез утечет вспять. Пусть она выходит из берегов, но невидимо, в сердце, там, где совершаются всегда всяческие чудеса и тайны. «Не дай горю увидеть твое лицо. Повернись к нему спиной, — вспоминала она слова гадалки, которая в незапамятные времена детства напророчила ей много слез, но при этом добавила, что в слезах утонет все тяжелое, имеющее вес железа и железный привкус отчаяния, а все легкое, беззаботное, птичье снова взмоет в небо. — Пусть беда слышит твой уходящий шаг. Только не заглядывай в ее волчьи очи…»

Врач подтвердила беременность. При этом испытующе заглянула в глаза. Эта старая усатая брюнетка врачиха много повидала на своем веку. Она безошибочно определяла, хочет ее пациентка ребенка или беременность нежелательная, будет она делать аборт или оставит дитя.

Наташа выслушала ее безучастно. Врач, похожая на старого дореволюционного пристава, тяжело повернулась в кресле и скользнула глазами в Наташину карточку. «Студентка театрального училища».

— Замужем? — строго спросила она, совершенно уверенная, то «актриска» солжет.

— Нет.

— Замуж собираетесь? — не обременяя себя тактом, спросила многоопытная докторица.

— Он женат.

— Что будешь делать? — несколько удивленная правдивостью Наташи, поинтересовалась врач.

— Рожать, — тихо сказала Наташа.

— Рожай, — одобрила врач. — Значит, в следующий раз явишься ко мне через две недели. Будешь у меня наблюдаться…

Наташа ехала и ехала в метро по кольцевой.

Значит, через неделю они уезжают в Америку. Америка далеко… Наташа содрогнулась. Если прорыть между ними с Витей тоннель, то они окажутся как бы опрокинутыми по отношению друг к другу, как на игральной карте. Она будет видеть солнце, когда он — звезды. Америка далеко. Но он теперь от нее еще дальше, чем если бы был даже на Марсе. До него не достать. Через неделю… В среду у них свидание, он сам назначил, стало быть, последнее.

Она ничего ему не скажет. Пусть он останется в неведении, что один человек на земле помнит его как высокого романтика, фанатично преданного своему делу ученого. Возможно, он благодаря ей осуществил хоть часть своей мечты. Он с ней был таким, каким мечтал быть. Бедный! Может, и вправду он был создан для высокой, красивой, полной важных для человечества открытий жизни, а судьба втиснула его в шкуру меховщика… Скорбная улыбка тронула губы Наташи. Пускай улетает спокойным и радостным. Однажды, примеряя какой-нибудь миллионерше шубу, сварганенную им из наших сибирских соболей, он вдруг расплачется, вспомнив о своей несбывшейся жизни микробиолога, о русской зиме, которой все равно будут пахнуть эти соболя, и о ней, Наташе, знавшей его тем, кем не знал никто на свете, и таким, каким он бы должен быть…

Нет, ему она ничего не скажет. Они простятся так, как будто он улетает в командировку, о которой ее предупреждал. Она что-нибудь подарит ему на память. Маленькую игрушку. Если жена спросит, он скажет, что сам купил в магазине для Таюши.

С этим ясно.

Наташа ехала уже по третьему кругу.

Теперь — что сказать девицам в общаге? Может, что он неожиданно умер? Тогда б она могла вволю наплакаться, вволюшку, как того требует душа… Но разве можно сказать такое про живого! Такие страшные слова могут сбыться, а ведь ему лететь через океан, нет-нет! Сказать, что он ей вдруг надоел и она решила его бросить? Сможет ли она сыграть такую роль? И тут она снова вспомнила слова своей гадалки: «Твои уста — правдивые. Твои речи прямые. Пусть будет плохо, но не лги никогда».

— Слава, быстро чайник! — увидев Наташу, скомандовала Жанна. — Да постереги его там, чайник-то, а то сопрут еще…

Да ладно вам, я и сам вижу, что у Наташки что-то случилось. Но ты потом все равно скажешь мне, Наташ, ладно?.. — Уныло вздыхая, Славик исчез.

Две пары девчоночьих глаз, черные и желто-карие, в ожидании уставились на Наташу.

— У меня для вас две новости, девочки, — стряхивая с шубы мокрый снег, объявила Наташа. — Первая плохая, а вторая хорошая…

— У тебя сперли кошелек! — воскликнула Жанна. — С нашими общими деньгами! Так я и знала.

— Но вторая-то новость, Жанетта, хорошая, — напомнила ей Софья. — Стало быть, добрый дядя милиционер поймал вора.

— Во-первых, — усмехнувшись их шутке, ответила Наташа, — меня бросил Витя. Как вы и предсказывали.

Она боялась одного: как бы девочки не стали утешать ее.» Софья перехватила за талию подбежавшую было к Наташе, чтобы обнять ее, Жанну.

— Хорошая новость заключается в том… — монотонно продолжала Наташа.

— …что эта гадина Витя переломал себе ноги, — пробормотала Софья, все еще удерживающая трепыхавшуюся в ее сильных руках Жанну.

Ба-бах! Это выскользнувший из Славиных рук упал на пол чайник. Слава, стоя в тапочках, постепенно пропитывавшихся кипятком, завопил:

— Девочки! Наташка в положении! Жанна перестала трепыхаться, и Софья моментально разжала свои цепкие объятия.

— Это правда? — хором спросили они.

— Славик, — ласково произнесла Наташа, — выйди, детка, из кипятка. Ты уже ноги обварил. И подними чайник.

— Что, опять пошлете ставить? — уныло осведомился Слава. — Чего там, мне и так все ясно. Ты беременна. Попей лучше Жанниного компоту.

— Какие будут предложения? — обратилась сама к себе Софья. — Ага, ясно. Начнем по старшинству. Сперва выступлю я. Потом Жанна. Ты, Наташка, молчи. Последним выступает Славик… Итак, ты, Жанна, выписываешь из аула Ассолохай — я правильно выговариваю это название? — своих четверых братьев. После их славной беседы с отцом ребенка Наташи я берусь упрятать концы.

— Сонечка, — с суеверным ужасом спросила ее Жанна, — неужели у тебя и на кладбище есть блат?

Софья ухмыльнулась:

— Толю-дворника знаешь? Он по воскресеньям за бутылки могилы копает. Могильщики сами не копают, нанимают пьянчуг, вроде Толи. Пусть Жаннины братья вылетают в субботу. Второе, — продолжала загибать пальцы Софья, — я звоню гинекологу…