Тайна семьи Вейн. Второй выстрел - Энтони Беркли

– Да, видел, – коротко ответил Энтони.

– Очень, очень симпатичная молодая леди, не так ли? – заметил инспектор с хорошо завуалированной иронией в голосе.

– Кстати! – неожиданно воскликнул Роджер. – Я чуть не забыл задать вам самый главный вопрос.

– Какой же, мистер Шерингэм?

– Относительно улик, которые вы, образно говоря, прячете у себя в рукаве. Сегодня днем вы сообщили мне, что есть кое-что, не подлежащее разглашению.

– Да, есть одна улика, – признал инспектор с улыбкой. – Речь идет о довольно большой пуговице от пальто. – С этими словами он сунул руку в карман и извлек из него синюю, с белым узором костяную пуговицу диаметром примерно полтора дюйма. Положив пуговицу на ладонь, инспектор дал возможность присутствующим вволю на нее полюбоваться, потом добавил: – Эту пуговицу покойная крепко сжимала в руке.

Роджер негромко присвистнул:

– Да, это улика. И первая, какую можно назвать действительно важной. Если не считать, конечно, следов. Вы позволите взглянуть на нее поближе, инспектор? – Дождавшись согласного кивка, Роджер взял пуговицу с ладони инспектора и некоторое время внимательно ее разглядывал. – Случайно, не ее собственная?

– Нет, сэр. Ни в коем случае.

– Вы уже выяснили, кому она принадлежит? – осведомился Роджер, быстро поднимая взгляд на инспектора.

– Выяснил, – коротко ответил инспектор.

В этот момент сердце Энтони едва не остановилось.

– Чья она? – спросил он тихим напряженным голосом.

– Эта пуговица с летнего спортивного пальто, принадлежащего мисс Кросс.

На секунду в комнате установилась гнетущая тишина, после чего Роджер задал вопрос, который, казалось, прожег дырку в его мозгу:

– Скажите, а мисс Кросс надевала это пальто в тот вечер, когда ходила на прогулку с миссис Вейн?

– Надевала, сэр, – произнес инспектор неожиданно серьезным тоном, разительно отличавшимся от прежнего доброжелательного. – А когда она вернулась домой, пуговица на пальто отсутствовала.

– Плевать я хотел на эту улику! – громко заявил Энтони, едва не срываясь на крик. – Никакие улики в мире не заставят меня поверить в то, что мисс Кросс имеет какое-то отношение к смерти этой женщины.

– А разве я сказал хоть что-нибудь в этом роде? – произнес Роджер с несвойственным ему терпением. – Лично я не думаю, что мисс Кросс как-то причастна к этому делу. Несмотря ни на что. Я хочу лишь обратить твое внимание на то, что неразумно оправдывать человека из-за одного только хорошенького личика. Кроме того, инспектор…

– К черту инспектора! – прорычал Энтони.

– К черту так к черту, но инспектор, что бы ты о нем ни думал, производит впечатление умного человека. И у него, как мне кажется, уже сложилось совершенно определенное мнение относительно этого преступления. Ты же не станешь отрицать тот факт, что продемонстрированная им улика представляет огромную важность?

– Если у него сложилось мнение, что мисс Кросс убила свою кузину, – значит, он дурак, – проворчал Энтони. – И не просто дурак, а дурак, каких поискать.

Кузены продолжали обмениваться репликами и на следующее утро, когда шли по скалистому берегу, направляясь на встречу с Маргарет Кросс. Накануне вечером инспектор отправился спать вскоре после того, как взорвалась извлеченная им из кармана бомба в виде пуговицы, однако дискуссия между Роджером и Энтони продолжалась чуть ли не до самого рассвета и прерывалась всего лишь раз, когда Роджер на протяжении получаса диктовал по телефону материалы своей статьи дежурному редактору «Курьера». Так что спор фактически не прерывался.

Энтони сразу отказался рассматривать даже малейшую возможность того, что Маргарет рассказала им не всю правду и сознательно утаила обстоятельства исчезновения пуговицы. Но поскольку логика требовала от него хоть какого-то объяснения случившегося, отчаянно злился на весь мир, так как ничего, что говорило бы в пользу Маргарет, не находил. Роджер, кстати, ничуть не меньше своего кузена хотел очистить девушку от подозрений, но уже сейчас понимал, что сделать это будет не так-то просто, поскольку хорошо представлял себе трудности, лежавшие на его пути. Кроме того, ему очень не хотелось ссориться с Энтони, который, казалось, с удовольствием сейчас бы с кем-нибудь поцапался. Поэтому Роджер решил не провоцировать его даже по пустякам, разговор затух словно сам собой, и оставшуюся часть пути они проделали в мрачном молчании.

Маргарет Кросс поджидала их все у той же поросшей травой полянки. Ее лицо носило отпечаток бессонной ночи, а сама она, похоже, здорово нервничала.

– Кто бы знал, как я рада вас видеть! – воскликнула она, пожимая Роджеру руку. – Не могу отделаться от ощущения, что вы – единственный друг, какой у меня только есть в этом мире.

– По-моему, вы забыли обо мне, мисс Кросс, – с улыбкой заметил Энтони, в свою очередь, обмениваясь с ней рукопожатием.

– Ни в коем случае, – произнесла она лишенным какого-либо энтузиазма или неприязни голосом. Пожалуй, сейчас в нем сквозило самое неподдельное равнодушие. Потом, поторопившись вырвать из ладони молодого человека руку, которую тот хотел задержать на секунду, снова повернулась к Роджеру и забросала его вопросами относительно того, удалось ли ему узнать что-нибудь новое.

На лице Энтони проступило выражение, какое бывает на морде собаки, задумавшей поиграть с мухой, неожиданно оказавшейся кусачей осой. Но так как он продолжал видеть перед собой только спину Маргарет, озадаченность исчезла, уступив место негодованию. Чуть позже, окончательно осознав, что девушка полностью его игнорирует, Энтони, проглотив обиду, начал испытывать нешуточное раздражение. Чтобы избавиться от этого неприятного чувства и обрести если не успокоение, то хотя бы спасительное равнодушие – точно такое, какое мисс Кросс демонстрировала по отношению к нему, он отошел в сторону и начал с края скалы бросать камешки в воды прибоя. Однако ему скоро надоело и это занятие, а поскольку спасительное безразличие все не наступало, то оставалось одно – хандрить.

Впрочем, будь он немного постарше и чуточку мудрее, то, возможно, испытывал бы сейчас чувство своеобразного тайного триумфа, поскольку понял бы, что эта независимая и гордая девушка намеренно отстранилась от него, так как не могла простить себе вчерашней слабости, когда расплакалась на плече у совершенно незнакомого человека. А уж если она продолжала об этом вспоминать, то, значит, думала о нем, и даже, возможно, злилась на него как на свидетеля ее унижения. Между тем давно уже известно, что если девушка злится на мужчину, то, стало быть, она к нему неравнодушна. Однако на сегодняшний день Энтони не мог похвастать ни годами, ни мудростью, а потому и продолжал пребывать в унынии.

– Эй, Энтони! Изволь подойти к нам и выслушать это, – неожиданно позвал его Роджер, который неплохо разбирался в такой вот душевной непогоде и отлично понимал, куда и какие ветры сейчас дуют.