Разрыв не по шаблону - Тамара Шатохина

Уходя, оглядывалась. И опять это чувство, будто что-то упустила, не сделала, не успела, забыла! И озарение вдруг, моментально давшее облегчение от многодневного напряжения — нужно было силой, скандалами, угрозами и шантажом… но заставить его говорить и говорить с ним самой! Я же смогла тогда диктовать ему по телефону! Почему не продолжила в том же духе? А духу не хватило — рисовался в уме каламбур. Не хватило смелости и характера. И зря… Я оглядывалась, и он смотрел, до последнего ловя мой взгляд.

Вернусь и жестко препарирую — его и себя. Вскрытие все и покажет — решила я и постаралась успокоиться. И все равно — трогала потом пальцами губы, ходила взглянуть… Закрывать глаза нельзя было — просыпались те ощущения и тянуло требовательно, просило продолжения, ныло! Тихо и безнадежно я проклинала себя и его… Тогда и попросила у стюардессы буклет о стране, в которую летим.

Авиасообщение было формата из точки в точку: Москва — Дахран. Я узнавала об этом городе еще раньше — относительно небольшой, на востоке Саудовской Аравии, в восьми километрах от Персидского залива. Всего около ста двадцати тысяч жителей, из них шесть с лишним — американцы и это, в основном, рабочие. Дархан — центр нефтеразработок. В городе есть международный аэропорт и расположены военная и воздушная американские базы. Одним из образовательных учреждений является Нефтяной институт, где какое-то время преподавал мамин муж. А еще в Дахране расположена штаб-квартира самой большой в мире нефтяной компании Saudi Aramco. И в этой местности летом не так жарко — спасают океанские муссоны. Все дела…

Мы приземлились.

Встречали мама и Джаухар. Для меня все происходило будто в тумане — сумбурно, смазано, скомкано. Ни рассмотреть их толком из-за поплывших вдруг слез: только, что он в клетчатом платке и белой хламиде, а мама в цветной и шарфе. Ни связать грамотно двух слов: вместо заученного цветистого приветствия — «здрасьте, джабб». Ни толком расслышать что они говорят: из-за шума в ушах… Почему-то я дико волновалась и нервничала.

Ситуацию спасла, как почти и всегда, Яна. Я напомнила ей, что это ее бабушка и она послушно повторила:

— Бабоцька.

— Вот бабочкой я еще не была, — умильно протянула мама, картинно взмахнув широкими рукавами: — Но в принципе не против. Бабочка, так бабочка. А как деда будем звать?

Получалось — «дэт».

Джаухар сел рядом с водителем, деликатно дав нам возможность поговорить. Черная машина была очень длинной и просторной, а между задними и передними сиденьями поднималась чуть затемненная стеклянная перегородка — звуковая изоляция.

— Приедем очень скоро, — быстро заговорила мама, — хочу тебя предупредить — дорогих гостей встречают все домочадцы. Тут у них обычай — всегда один из сыновей живет вместе с родителями. У Джаухара их шестеро, но так получилось — в этот раз увидишь ты только одного. К чему я? Он инвалид, Ксюша, и передвигается в коляске. Пожалуйста, не выказывай жалости — мальчик ее не заслуживает. И еще… — озабоченно смотрела она на меня, — не влюбись только. Там… увидишь сама. Они тут или красавцы писаные или уроды, середины я не замечала.

— Смешно, мама, — покачала я головой.

— А вот и нет, — примиряюще улыбнулась она, — женская жалость штука странная и даже страшная. Помнишь…? — и запела тихонько: — В селах Рязанщины, в селах Смоленщины слово «люблю» непривычно для женщины. Там, бесконечно и верно любя, женщина…

— … скажет: «Жалею тебя», — тихонько присоединилась я.

— Зы-ылею бидя! — взвыла вдруг рядом Янка.

— Умница наша! — положительно отреагировала на это мама, — но нужно работать над произношением. Поощряли, забавлялись? Можешь не отвечать… А я предупреждала. Уздечку у нее смотрели? А нёбо? Хорошо. Ладно… все это потом.

Мамина специальность была — логопед. Взглянув в окно, она торопливо добавила:

— Тут традиции, условности… свой этикет, Ксюша. Я сразу уведу вас на отдых и остальной инструктаж уже потом. И не трусь — ничего там сложного, просто нужно знать. А сейчас можешь вообще молчать. Моргай, кивай и улыбайся.

Так я и делала. И когда увидела дом — современный, большой, с огромными окнами, небольшим парком вокруг и длинной, уютной какой-то даже на первый взгляд, пристройкой к нему в виде ножки у буквы Т. Нет, это был далеко не дворец. И, скорее всего, рядом с домами с Рублевки он выглядел бы очень скромно и даже аскетично. Но меня очаровал сразу, безоговорочно и бесповоротно.

Молчала и когда увидела молодого мужчину в коляске, которая, жужжа моторчиком, тихо катилась в нашу сторону. Я вежливо улыбалась, стараясь не показать… не жалости — нет. А потрясения от какого-то дикого несоответствия, которое открылось моим глазам. Или ощущения огромной, просто вселенской несправедливости от такого зрелища: легко угадывающееся под белой хламидой жилистое сухощавое тело в инвалидной коляске, широкие сильные плечи и лицо… мама права — этот молодой мужчина, скорее всего мой ровесник, был просто неприлично… прекрасен.

Сказать здесь — «красивый» было бы почти ни о чем. Мужественное, совсем молодое мужское лицо хотелось рассматривать фрагментарно, подетально. Потому что детали эти, каждая в отдельности, производили ошеломляющее впечатление — широкие черные брови, стрельчатые ресницы, небольшие усы и аккуратная бородка, красивый разрез глаз теплого карего цвета, нос, губы, общая скульптурная лепка лица… И его выражение — спокойное и умиротворенное. Может, все дело в этом? В его спокойной уверенности в себе или какой-то своей правде? И красота жестов: был легкий намек на поклон — едва заметное движение гордой головы, а потом он плавно и быстро коснулся груди — там, где сердце. Крепкие мужские ладони, длинные нервные пальцы…

Что-то сказал — звучным, приятным голосом. И будто бы прозвучало что-то из того — цветистого, что заучивала я. Так приветствуют гостя, чужого человека — не близкого и не родного. Все так и есть.

Я тоже склонила голову в приветствии и молчала уже потрясенно, улыбаясь просто на автомате, пока Джаухар представлял сыну меня и Яну. Потом назвал для меня его имя — Адиль. Нужно будет узнать перевод — успела подумать я и мама увела нас «отдыхать». Это нужно было — передохнуть от настолько сильных впечатлений. Позади слышался мужской разговор — сдержанный, с чуть гортанным мягким выговором.

— Бли-ин… — тихо выдохнула я, — предупреждать нужно, мама.

— Я говорила. И — да, — согласилась она, — впечатление сильное. Но ты — молодцом, а я, было дело — вообще зависла. Шагнула даже пощупать — настоящий он, живой? В этом кресле он уже полтора года — попал под камнепад. Сами ноги ему сохранили, но ходить они никогда не смогут, — негромко объясняла она, — Сейчас Джаухар говорил ему, что считает тебя своей дочерью.

— Ты понимаешь их? — поразилась я, — за этот год выучила язык?

— Да Бог с тобой! Так — через пень-колоду, знакомые слова улавливаю… на уровне интуиции все. В моем возрасте уже трудно учиться — память не та. И лень имеет место — все, с кем я тут общаюсь, говорят по-русски. И Адиль тоже — покойная жена Джаухара была из наших… из-под Саратова откуда-то. Он вдовел чуть меньше меня — девять лет.