Клуб деловых старух. Жизнь на пенсии только начинается - Любовь Левина

Кто как может, так и переживает этот жестокий момент. Со мной вот так было.

Во всех житейских ситуациях, не исключая и эту, обязательно находятся кумушки, которые обсудят и как ты одет, и громко ли плачешь, а если не плачешь, то черствая, а если в обморок упал, ведешь себя недостойно.

Так говорят только те, кто не стоял у могильного холма за неделю до сорокапятилетия со дня свадьбы. И уж если выпала такая участь, меньше всего стОит думать о чужом мнении. Нужно пожалеть себя и детей. По прошествии какого-то времени, при всем ужасе ситуации я все-таки поняла, что Боженька пожалел меня и дал хоть какое-то время проплакать и принять ситуацию.

Одно дело, когда человеку 98 лет, другое, когда нет 67. Непьющий, не курящий, не толстый, в меру спортивный. И тут на тебе: четвертая неоперабельная, сразу и неожиданно.

А каково пришлось двум моим знакомым. У одной муж умер во сне накануне выписки с больничного. У другой прямо на пороге, когда собирался на работу. В пятьдесят лет.

Когда уходят родители в достаточно пожилом возрасте, это, конечно, горе. Но где-то в дальних закоулках подсознания мы знаем, что рано или поздно это произойдет, потому что они старше и так заложено природой. Смерть мужа обнажает горе совсем другой гранью. Как кислород перекрыли, или захлопнули у тебя перед носом прозрачную дверь в привычную жизнь. Вроде все видишь, а воспринимаешь как-то со стороны.

* * *

Прошло две недели после похорон. Вдруг звонит сваха и спрашивает: «Люба, ты когда последний раз ела?» Она насмотрелась на свою овдовевшую подружку и соседку, и, очевидно что-то натолкнуло ее на этот вопрос.

Оказывается, я все это время подходила к плите, чтоб погреть кипяточку. Даже не чай. Так как-то перебивалась, то поминочные пирожки, то конфетка, печенька. Сухарик. Орешки. Сухофрукты. Хлеб заплесневел. И кажется, даже не похудела.

Правда, на люди стала надевать темные очки, взгляд какой-то отсутствующий стал и мешки под глазами.

Мне налепили целый ящик пельменей в морозилку. И я их всю зиму варила. То десять штук, то три. То утром, то ночью просыпалась и ела.

Я в общем-то считаю себя неплохой кулинаркой. И у нас с мужем был хлебосольный дом. А тут, что ни сварю, фигнота какая-то несъедобная получается.

Сейчас, когда прошло восемь месяцев и нужно стало забирать несколько раз в неделю внука из школы, я стала варить. Мы вместе обедаем. Потихоньку восстанавливается поварская функция.

* * *

Наверное, не зря придуман человечеством, во всяком случае Христианством, такой обряд прощания с усопшим. Третий день, девятый, сороковой.

На поминальных обедах было сказано много хороших, теплых слов в адрес моего мужа. Это было трогательно и грустно, и в то же время приятно за его память.

Разъехались дети и родственники. Я осталась одна в пустом доме. Я где-то когда-то слышала или читала, что смерть – это предел одиночества. И как правы те, кто говорит, что смерть – дело одинокое.

Боль тоже дело одинокое, потому что болью нельзя поделиться, она целиком твоя и только твоя. Все проходят через эти стадии горевания, но у разных людей это разное время.

* * *

В марте 1990 года я стояла рядом со свекром у могилы свекрови. Плакали вторая сноха и внучка. А он молчал. Это было так странно. И вдруг он говорит мне: «Любочка, я ведь ее похоронил одиннадцать месяцев назад, когда случился необратимый инсульт». Я покивала головой. А поняла его только потом в ординаторской. Спустя тридцать лет.

Я была против того, чтоб мужу сказали диагноз. Но сейчас такой закон. Мне до сих пор хочется верить, что он не понял грозный трагизм момента. В нашем окружении есть люди, живущие с онкологией много лет. Я обещала, что мы его вытащим. И он мне верил. А может быть, делал вид. Конечно, я предприняла все, что можно и что нельзя. Ни деньги, ни связи, ни в Израиле, ни в Германии не помогли с таким диагнозом даже Стиву Джобсу. Жизнь, если она решила закончиться, уже ничем не удержать.

С этой минуты я начала просить Боженьку, чтоб он побыстрей забрал его, чтоб не мучился. Кто видел, знает, какое это беспощадное зрелище. Когда мучается дорогой тебе человек, а ты бессилен. Это тяжкое испытание.

Когда была пройдена точка невозврата, я хладнокровно, по крайней мере, так мне казалось, стала готовить себя к печальному событию.

И не надо бросать в меня камни.

В нашей семье в плане здоровья я считаюсь слабым звеном. Причем очень сильно слабым. Теперь моя задача состояла в том, чтоб не умереть раньше Гены. Для наших дочек это была бы катастрофа. Надо было держать себя в форме, чтоб хорошо ухаживать за мужем, чтоб он мог достойно проиграть свой последний бой.

Поговорила со своим лечащим врачом. Она назначила мне курс антидепрессанта, который я пила по ее схеме и под наблюдением в общей сложности семь месяцев.

Дальше стоял вопрос психологической стабильности. Я перед мужем не плакала. Но и не сюсюкала. Старалась вести, как и советовала Нюта, обычно. Когда становилось невмоготу, терпела до вечера. И в темноте уходила за дома на пустырь и там выла.

Перечитала в «Войне и мире» у Толстого отрывок, где умирает князь Андрей. Перерыла Интернет. Мне нужен был психологический якорь, за который можно было зацепить ускользающее сознание. И я его нашла в фильме «Титаник». Сцену, где Роза сталкивает Джека в воду, хватает у замерзшего боцмана свисток и свистит, свистит. Я смотрела этот отрывок практически ежедневно. И каждый раз, когда на людях предательски подкашиваются ноги и накатывает истерика, меня спасает этот свисток. Дома, конечно, вот в чем преимущество частной постройки, я ни в чем себе не отказываю, и кричу и плачу столько, сколько душа просит. Все равно никто не слышит.

Мне рассказывали женщины, как правильно плакать в многоквартирном доме, чтоб не пугать соседей. Можно в ванной на полную мощность включить душ и кричать в тазик с водой, но осторожно, чтоб не захлебнуться.

Можно включить слезливую мыльную оперу. Но мне такие вещи не помогают. Одна женщина рассказывала, что она просто ходила по темным улицам и плакала в голос. Особо-то никому и дела нет.

Вторая уезжала на конечную остановку трамвая. Там кольцо, за ним пустырь.

Но многие плачут дома. Громко и горестно. Ну и что, что слышат соседи. А куда деваться?

Наша дальняя родственница после инсульта особо-то не ходила. Все больше сидела. И тут умер муж. Она просто-напросто просила всех выйти, чтоб ей никто не мешал поголосить.

Кому-то, наоборот, нужно, чтоб кто-то рядом был.

Когда у меня начала сходить острота момента, а потребность плакать появлялась, я звонила, да и сейчас иногда так делаю, или кому-нибудь из подружек или родственников, в основном свахе, и прошусь поплакать. Наплачешься-наплачешься в трубку, легче станет, поговоришь о чем-то отвлеченном. Мне повезло, что есть такие люди.