Искусство и его жертвы - Михаил Игоревич Казовский

Муж не шелохнулся. У нее по щекам покатились слезы.

— Да, я виновата. Очень виновата. И прошу у тебя прощения. Каюсь искренне. И мечтаю возвратиться с тобой в Россию. — Вытащила платок и уткнула в него лицо. — Не бросай меня, пожалуйста… Не бросай!..

Дмитрий взял ее за руку, крепко сжал запястье. Произнес негромко:

— Будет, будет. Я тебя не брошу.

Подняла на него заплаканные глаза:

— Правда? Ты не шутишь?

— О, какие шутки в нашем положении? Я мужчина и могу справиться со своими чувствами. Оценить ситуацию глобально. Да, мне больно и обидно от твоей неверности. Да, могу накричать, закатить скандал и пойти на разрыв наших отношений. И в тактическом смысле только выиграю. Но не в стратегическом… — Он вздохнул. — Надо уметь прощать. Ибо грешен не тот, кто грешит, а тот, кто грешит и потом не кается. Без такого прощения нет христианства. Мой отец, Карл Васильевич, смог простить мою мать и воспитывал меня как родного сына. Вот кто истинный христианин. Я за это его люблю и вполне искренне преклоняюсь перед ним.

Лидия прижала его ладонь к своим губам. Прошептала:

— Ты великодушен… Ты мой бог…

Усмехнувшись, он заметил печально:

— Ах, к чему такой пафос, дорогая? Мы с тобой не боги, а простые грешники. Но и в свинство впадать тоже не хотелось бы.

Снова поцеловав его руку, женщина сказала:

— Никогда, никогда ты не пожалеешь о своем нынешнем решении. Обещаю.

— Очень рассчитываю на это.

Притянул ее к себе и крепко обнял.

Возвращались уже затемно. На парижских улицах зажигались газовые фонари. Там и сям мелькали окна ресторанчиков и кафе.

— Почему бы не поужинать вместе? — предложил Алекс.

— Да, прекрасная идея! — поддержал Дмитрий. — Я чертовски голоден.

— Я бы тоже не отказалась от крылышка пулярки, — сообщила Лидия.

— Хорошо, только без меня, — отозвалась Надин. — Чувствую себя скверно, и ребенок сильно утомился, я поеду уложить Ольгу спать.

— Я тогда с тобой, — заявил Нарышкин.

— Нет, пожалуйста, оставайся. Ты же любишь повеселиться с друзьями.

— Без тебя не останусь.

— Ну и глупо.

Словом, в ресторан не пошел никто. Распрощались на Елисейских Полях, пожелав друг другу спокойной ночи. Но, конечно, ночь у них не была спокойной: у Нарышкиных — в продолжении ссоры, а у Нессельроде — в примирении и любви.

2. 

На другое утро Лидии принесли письмо от Дюма-сына. Помахала конвертом перед Дмитрием:

— Видишь, от него. В доказательство нашего с тобой воссоединения поступаю вот как. — И она порвала послание, не читая.

— Ну и зря, — трезво оценил ее муж, уплетая круассан с кофе. — Может, что-то важное?

— Что бы ни было важного, он не существует для меня боле.

— Все-таки Дюма. Просто из уважения к фамилии…

— Ах, подумаешь — Дюма! Гениальные писатели гениальны только на бумаге. А в обыденной жизни совершенно не лучше простых людей. Тоже свои капризы и слабости.

— Понимаю, да. Но по-человечески его жалко: из горнила страсти — хлоп — в полное забвение!

— Ничего, ему полезно: сочинит еще какой-нибудь роман. — И преувеличенно бурно вспыхнула: — Или ты считаешь, я должна была уходить от него к тебе постепенно, с разными сомнениями, метаниями то туда, то сюда?

— Нет, отнюдь. Ты все сделала правильно.

— Вот о том и речь.

Но Дюма не думал успокаиваться и прислал за двое суток новых три письма. Наконец, уступив уговорам Дмитрия, Лидия прочитала последнее. Александр-младший писал:

"О, моя любовь! Отзовитесь, Ли! Ваше молчание просто убивает меня. Не могу ни на чем сосредоточиться. Ваш супруг принуждает Вас к сожительству с ним? Дайте знать, и дуэль разрешит наше с ним соперничество. Я хочу ясности: да — да, нет — нет. А иначе приду и такое устрою, что вся улица Анжу содрогнется, как при землетрясении".

Подчинившись мужу, бывшая любовница набросала ответ:

"Здравствуйте, мсье Александр! Вы хотите ясности, я ее вношу: я отныне снова в лоне моей семьи, и никто, и ничто не сумеет изменить моего решения. Все, что было между нами, ошибка. Вскоре я покину Париж — вероятно, что навсегда. Больше не пишите мне и не приходите. Так угодно Богу. Прощайте".

Пробежав глазами эти строки, автор "Дамы с камелиями" рухнул на диван и лежал в прострации какое-то время. Да, такого фиаско он еще не терпел ни разу в жизни. Господи, кого она выбрала? Предпочла ему, литератору с почти что мировым именем, жалкого, ничтожного клерка при абсолютистском дворе? Предпочла республиканской Франции крепостническую Россию?! Да такого быть не может. Женщина в здравом уме никогда не оставила бы его. Вывод однозначен: Лидия не свободна в выборе и покорно подчиняется тирании мужа. Феодала, самодура, тупицы. Надо ее спасать. Он добьется разговора с ней наедине и посмотрит в глаза. И тогда уже решит окончательно.

Случай представился на другой вечер: уезжая, Маша Калергис собрала у себя прощальный салон; правда, персонального приглашения для Дюма-младшего не было, он узнал о сборище от друзей и решил явиться незваным. Александр оделся в лучший свой костюм, специально посетил парикмахера и заехал по дороге к шляпнику, выбрал новый цилиндр. Словом, выглядел, как в журнале мод.

Суаре приближалось к апогею, как служанка Маши доложила: "Мсье Дюма-фис"[17]. Лидия вытянула лицо и переглянулась с Дмитрием; тот невозмутимо потягивал вино из бокала; положив ногу на ногу, сказал: "Ничего не бойся. Я с тобой". Женщина кивнула.

Молодой писатель вырос на пороге — праздничный, улыбчивый, вроде не терзаемый никакими сомнениями. Руку поцеловал хозяйке. Сделал комплимент: "Вы сегодня обворожительны, Маша. Ваше общение с Листом вас красит". — "Полно вам, Саша. Лист влюблен в свою Каролину и других женщин не замечает". — "Ну, не знаю, не знаю: глядя на вас, этого не скажешь".

К Лидии не подходил и сидел поодаль, но бросал на нее и на мужа мимолетные взгляды. Наконец она не выдержала и решила приблизиться сама. Нервно обмахивалась веером.

— Для чего вы здесь, мсье?

— Чтоб увидеться с вами, Ли. И поговорить.

— Говорить нам не о чем. Все, что было нужно, я вам написала в письме.

— Хм, в письме! — Он взмахнул рукой. — В том письме, что написано вами под диктовку? Я не верю ни единому его слову.

— Вы ошиблись, сударь. Мне никто ничего не диктовал.

Александр выпучил глаза:

— В самом деле? Кто из нас сумасшедший — вы или я? Объясняться мне в любви, пламенеть от страсти, всюду быть со мною — и в одно мгновение вдруг