Заххок - Владимир Медведев

Я крикнул:

– Эй, Джав!

Выше по склону – шагах в двадцати от меня – Джав пытался поднять на ноги обессилевшую матку. Его конь стоял рядом. Джав снял с седла чилбур, шерстяную верёвку, и заскользил вниз по осыпи, шурша камешками. Я помог перевалить овцу на левый бок и связать вместе четыре ноги.

– Муаллим, подержите, пожалуйста, – Джав достал нож.

Я навалился на исхудавшее овечье тело. Джав запустил указательный и средний палец левой руки в ноздри овцы, с силой потянул её голову назад, натягивая шею. Произнёс:

– Йо, бисмилло…

Аккуратно, с деловитым спокойствием повёл ножом поперёк овечьего горла. Из разреза плеснула струёй густая кровь. Джав вытер лезвие о шерсть овцы, сучившей связанными ногами.

– Проклятые вазиронцы!

За два с половиной дня, что отара двигалась от большого пастбища, погибло больше трети овец. Мы никогда ещё не теряли столь много на коротком перегоне. А ведь прошли лишь полпути. Мы гнали остатки отары к озеру Осмон-Кул. Возле воды те овцы, что выживут, немного отдохнут, и, возможно, мы сумеем довести оставшихся до малого пастбища Сари-об. Снег на нём едва начал сходить, но другого выхода нет. Конечно, потери неизбежны при любом долгом перегоне в горах. Какой-то процент потерь заранее закладывается в отчётность. Усушка и утруска животных жизней.

В середине дня пошёл дождь, но перед самой темнотой нам удалось добраться до стоянки под скалой Хайкали-калон. Ветер и солнце выдолбили в скале глубокую впадину. У задней стенки низкий закопчённый свод косо спускается до самого пола. Кто сочтёт, сколько поколений пастухов ночевало в пещере на протяжении столетий? А может, в древности жили в наших краях первобытные охотники…

Овцы тесной толпой сбились на широкой покатой площадке перед пещерой, пытаясь согреться. Ледяной ветер, как шерстобит, всё плотнее и плотнее сбивал их в общую массу и сбрызгивал сверху холодной водой. И вдруг решив, что войлок слишком сух, обрушивал на живую кошму ливень. Чабаны разожгли костёр. Собаки укрылись в пещере. Ветер выполнял работу за них.

– Дождь не перестанет, всех потеряем, – сказал Джав.

Он был прав. Отара может погибнуть от переохлаждения почти полностью.

– Иншалло, – откликнулся Гул. – Как Бог захочет.

Мы ничем не могли помочь. Меня не утешал даже всплывший в памяти стих:

Утром, как и предвещал поэт, ночная непогода ушла, над ущельем сияло чистое небо. Но невзгода осталась с нами. Почти вся отара погибла от холода. Нескольких еле дышащих животных мы прирезали, чтобы мясо не пропало понапрасну. Оставшихся в живых овец я велел пастухам спустить в кишлак, а сам сел на коня и уехал вперёд.

Невзгода тащилась за мной по пятам. Далеко позади остатки отары – несколько десятков истощённых баранов, – спотыкаясь на камнях, плелись вниз по тропе. Я подъезжал к Талхаку. Резкий дух парной баранины из хурджинов, набитых мясом и притороченных к седлу, перебивал родной запах селения. Мухи живой тучей слетелись со всего кишлака, окружили меня, скучились, как толпа перед городским магазином, в котором выбросили дефицит, жужжали возбуждённо:

– Ж-ж-ж-ж-ж-р-ра-а-тва… Свеж-ж-ж-ж-ж-ж-а-ая…

А снизу по крутой, залитой солнцем улице, навстречу мне летел-ковылял Шокир, словно чёрная муха, издали почуявшая запах беды. Остановился, поджидая. Не желал я с ним говорить. Поравнявшись, буркнул:

– Ас-салом… – и хотел проехать мимо.

Но от Гороха просто не отделаешься. На небо взлетишь – за ноги тебя схватит, под землёй укроешься – за уши вытянет. Он проворно отступил в сторону – даром, что нога хромая, – и схватил коня под уздцы. Невежливо так поступать, оскорбительно, но Шокира словно никто учтивости не учил: грубость совершил, а при этом ещё улыбку на лицо натянул льстивую, заискивающую:

– Быстро вернулся, уважаемый. Наверное, вести хорошие привёз.

Насмехается! Но я сказал спокойно:

– Угадал, друг. Весть и впрямь радостная. Одна забота с плеч упала, об отаре можно не беспокоиться.

Шокир подхватил:

– С таким, как ты, специалистом, Джоруб-джон, мы вообще ни о чём не беспокоились.

Я едва сдержался:

– Извини, спешу.

Но он повис на узде:

– Моих советов слушать не захотели. Я говорил…

И мой гнев одержал верх над терпением.

– Рад, Горох?! Счастлив? Напророчил?!

Я соскочил с коня, распахнул хурджин, выхватил из него баранью ногу и сунул Шокиру:

– На, бери!

Он невольно выпустил узду и уставился на меня.

– Э-э, чего?

– Поешь нашей беды. Насыть утробу свою завистливую. Досыта накорми.

Он, растерявшись, ногу принял и, чтоб не упала, прижал к себе, марая пиджак сырым мясом.

– Э-э, Джоруб, зачем…

– Мало тебе? Ещё хочешь? На, ещё возьми…

Я, не глядя, выхватил из хурджина мясной шмат, шлёпнул его поверх прижатого к груди.

– Ещё надо?

Растерянность на лице Шокира сменилась злобой. В это время дверь в заборе открылась, вышел Палвон. Слышал ли он, не слышал наш разговор, но закричал весело:

– Эй, соседи, что такое? Коммунизм наступил? Мясо бесплатно раздают? Обо мне не забудьте…

Шокир оглянулся и разжал руки. Мясные куски свалились к его ногам в уличную пыль. Палвон захохотал:

– Оказывается, я правду сказал. Коммунизм пришёл. Люди добро на дорогу бросают. Джоруб, брат, что случилось?

Я кивнул на Шокира.

– У него спроси. Он тебе расскажет. Про прошлое, настоящее, будущее…

Сел на коня и поехал, не оборачиваясь.

Ещё до конца гузара не добрался, как гнев остыл, сменился стыдом и досадой. Нехорошо поступил. Зачем злость на Шокире выместил? Он-то в чём виноват? Просто пошутить хотел. Может, даже утешить на свой лад. А что с людьми разговаривать не умеет, так на то он и Горох. Его и без меня многие обижают. Достойно ли мне было свою ветку в огонь подбрасывать? Может, Шокир после того недавнего ночного разговора о своей откровенности пожалел, стыдно стало, что слабость проявил. Может, неловкость свою прятал. А может, разозлился на меня за то, что душу мне раскрыл. Не гневаться, а пожалеть его надо было. А я ещё сильней обидел. Как теперь себя с ним вести? За грубость извиниться, дружеским разговором вину загладить… Однако не такой Шокир человек, чтобы доброе слово его успокоило. Душа у него, как такыр. Как сухая голая бесплодная земля, изрезанная глубокими трещинами. Вылей хоть целое озеро – вода уйдёт в бездонные щели. Всех вод мира не хватит, чтоб душу Шокира напоить. То ли родился таким, то ли жизнь иссушила и изрезала…