16 наслаждений - Роберт Хелленга

– Подними вверх колени, – проговорила она одними губами, не издав при этом ни звука, – Больше подмахивай.

Я сделала, как она сказала, и она очертила большим и указательным пальцами восьмерку в воздухе. Все замечательно. Только мне показалось, что номер восемь мало чем отличался от любого из номеров с первого по седьмой. У меня было ощущение, что Джед отправился в путешествие один, без меня, и как я ни старалась вертеть задом, задирать ноги повыше или крепко сжимать его в своих объятьях, мне не удавалось нагнать его. И как мне ни было приятно обнимать мужчину, я вздохнула с облегчением, когда все закончилось, осознавая, что я прошла это испытание, не ударив в грязь лицом, а Джед, казалось, был весьма доволен собой. Наконец, после ряда сложных телодвижений он вылез из меня со свисающем с его хозяйства презервативом, наполненным спермой, и спустил его в унитаз прежде, чем надеть трусы, которых раньше я почему-то не заметила. Это не были какие-нибудь там старые трусы, это были боксерские шорты, все в эмблемах Гарварда: экран, на нем открытая книга и девиз Гарварда, написанный поверх страниц книги, – VERITAS. Истина. Момент истины пришел и ушел, но стала ли я после этого мудрее?

– Ну, – спросила Марго, когда он ушел, – все было совсем не так уж и плохо, верно?

– Да, неплохо. В некотором роде даже хорошо, но я вообще ничего не почувствовала.

– Не переживай по этому поводу. Ты показала ему себя. Теперь он в твоих руках. Он пригласит тебя на ужин завтра, в День благодарения. Что еще тебе нужно?

– Когда я была с Фабио, я получала другого рода знаки.

– Ты получала «знаки». Хорошее слово. Ложись-ка ты спать. Увидимся утром.

На завтра был День благодарения. Утром в Уффици состоялось собрание, где Джед должен был отчитаться, как обстоят дела со спасением книг в тех местах, которые мы посетили. Днем мы собирались прогуляться до площади Микеланджело и вместе пообедать в честь праздника в долгом ресторане, который нам кто-то порекомендовал. После обеда мы собирались доехать на автобусе до Сеттиньяно, посидеть в баре Каза дель Пополо и пешком вернуться в пансион. Джед сказал, чтобы я не волновалась, где достать деньги на спасение книг, он уверен, что вокруг полно денег, и он поговорит об этом со Стекли. И затем профессор Стекли пригласил Джеда вместе со всеми остальными американскими экспертами на праздничный ужин в Татти. Знаете, что меня по-настоящему взбесило? Нет, не то, что Джед счел для себя необходимым пойти на этот ужин, а то, что ему даже в голову не пришло, что есть причина отказаться, – свидание со мной была ему не помеха. Он подмигнул мне и обнял.

– Надеюсь увидеть тебя сегодня ночью, – сказал он, растягивая слово «тебя» и делая акцент на слове «ночью». Его широкая спина представляла прекрасную мишень для женщины с пистолетом, но, к сожалению, я не захватила с собой оружия.

У итальянцев есть такое выражение, расхожая фраза, довольно распространенная: «Non vale la pena», что означает «не стоит возни, сущий пустяк». Но если, произнося фразу по-итальянски, перепутать род и сказать по ошибке: «Non vale il pene», – можно попасть впросак. Потому что получается «это не стоит и пениса». В свой первый год обучения в лицее Моргани, когда я еще только начинала сражаться с итальянским языком, я часто опрометчиво употребляла эту фразу. Когда мне говорили: «Тебе надо узнать у синьора Киприани, будет ли экзамен в понедельник или в среду», – я отвечала: «Non vale il paie». Меня спрашивали: «принести тебе газету из киоска?» – а я: «Non vale il репе». И не могла понять, почему моя реплика вызывала бурную реакцию, но это меня не очень-то волновало. Для меня было важно, что я могу говорить по-итальянски, вырвавшись наконец-то из плена английского языка. В конце концов, однажды синьор Киприани, наш учитель английского, отвел меня в сторонку и поправил, но к тому времени фраза уже укоренилась в моей голове, вернее даже на кончике языка, как отработанное движение пальцев, когда играешь сложную фразу на пианино. И было трудно перестроиться. Каждый раз, перед тем как употребить это выражение, я должна была сделать паузу и сначала мысленно сказать: «Не il репе, a la репа».

Но, знаете, иногда мне кажется, что большой разницы нет, и порой я думаю, что мой вариант лучше. Любая женщина поймет, что я имею в виду. Это выражение, которое женщины должны взять на вооружение для таких особых случаев, как мой: «Non voie il репе».

В осеннем лесу, на развилке дорог,

Стоял я, задумавшись, у поворота;

Пути было два, и мир был широк,

Однако я раздвоиться не мог,

И надо было решаться на что-то.

Я выбрал дорогу, что вправо вела…

Где была Марго, мое второе я, которая бы выбрала дорогу, не пройденную мной? Она залезала в лимузин вместе с Джедом, провокационно наклоняясь при этом, ожидая, что он похлопает ее по заднице. И вдруг я осознала что-то, что мне следовало давно понять:

Еще я вспомню когда-нибудь

Далекое это утро лесное:

Ведь был и другой предо мною путь,

Но я решил направо свернуть —

И это решило все остальное.[64]

Мама утверждала, что все, кто слышал, как сам Фрост читал свое стихотворение «Другая дорога», как посчастливилось ей, знают, что последняя строка – это ирония, шутка, но я только теперь поняла, что она имела в виду. Нет «другой дороги», есть только одна дорога, по которой идешь. Другая дорога – это просто твои иллюзии. Мой таинственный двойник Марго никогда не занималась любовью с Фабио Фаббриани на пляже в Сардинии; она никогда не училась в Гарварде; она никогда не работала в Библиотеке Конгресса, она никогда не… Она была рядом со мной все это время, нашептывая мне на ухо, что «все бы было не так, если бы ты…», заставляя меня постоянно испытывать жалость к себе самой. И посмотрите, куда меня это завело. В постель с… я даже не хочу об этом думать. С человеком, который носит гарвардские трусы.

Поэтому, когда я увидела, как лимузин отъезжает от пансиона в сторону Лунгарно,[65]я почувствовала облегчение. Я была рада, что избавилась от нее.

Я говорю, что была рада. Но на самом деле это далось мне нелегко. Она была моей давнишней подругой, самым близким собеседником. Она знала меня лучше, чем кто-либо другой, лучше, чем я сама знала себя.

Стоя на ступеньках Лоджия дель Орканья спиной к «Персею и Медузе» Бенвентуто Челлини, доктор Алессандро Постильоне изучает площадь с чувством собственника, как будто рабочие, оттирающие серые камни (заляпанные грязью, словно шкура какого-то толстокожего животного), – это работники его личного имения, как будто мальчик, выгуливающий немецкую овчарку, – его сын или даже он сам, и собака – это его собака, друг его детства по имени Овидий. «Сидеть! Стоять! Служить!» – кричит мальчик, словно собака плохо слышит. Пес прыгает вверх, кладет свои грязные лапы мальчику на плечи и лижет ему щеку. Dottore почти физически ощущает шершавый язык на собственной гладкой щеке.