Девушка в красном - Кристина Генри

Краш надела рюкзак. Сейчас как никогда ей особенно не хотелось с ним расставаться, даже направляясь из гостиной на кухню. Она не такая тупица, как героиня какого-нибудь фильма, бросающая Самую Нужную Вещь на землю, чтобы при следующем, банально предсказуемом повороте сюжета остаться с пустыми руками.

Шею покалывало все утро, и Краш не знала, то ли это было предчувствие Надвигающейся Беды, то ли просто ей не терпелось выйти из дома.

Мама с папой стояли рядышком у обеденного стола прижавшись лбами, словно черпая силы друг у друга, чтобы удержаться на ногах. Отцовский рюкзак был уложен и закрыт, а из маминого торчали всякие ненужные мелочи, хотя необходимое так и валялось на столе.

При виде Краш они с виноватым видом отпрянули друг от друга, словно тискающиеся за шкафчиками школьники при появлении старосты.

Она постучала пальцем по запястью:

– Нам пора.

Мама беспомощно показала на рюкзак и севшим от кашля голосом прохрипела:

– Я не готова.

Кровью она пока не харкала, а может, и вовсе не начнет. Хотелось надеяться, что у Похожей на Кейти Нолан просто особый случай, и такие симптомы развиваются не у всех.

Все может быть.

Краш вздохнула и подошла к столу, разглядывая бардак в мамином рюкзаке.

– Ну, во-первых, зачем тебе столько одежды. Два свитера? Нет. Одного достаточно, и ты наденешь его на себя, или завяжешь вокруг пояса. Видишь?

Она показала на свою одежду: легонькую, впитывающую влагу, футболку с длинными рукавами, серый в красную полоску свитер такого же качества, и свою неизменную красную толстовку с капюшоном. На ногах свободные штаны из синтетической водоотталкивающей ткани с накладными карманами, хлопчатобумажные носки (на одной ноге, ведь протез не потеет) и разношенные туристические ботинки.

Мама надела «субботние штаны», дешевые хлопчатобумажные спортивные брюки, которые носила, когда хотела отдохнуть. Для долгого похода они не очень подходили, но мама не увлекалась спортом, и у нее не было даже трико или лосин, как у всех белых соседок, только спортивные брюки, а джинсы аккуратные и слишком модные. На плечах хлопчатобумажная футболка с названием колледжа. Ничего более подходящего для похода у нее не нашлось.

Цвет лица нездоровый, мешки под глазами – все это явно не к добру. Краш не хотела мириться с мыслью о том, что мама больна, надеялась, что, если та продолжит бодриться, болезнь может отступить.

(Ну что за ребячество, уж сколько ни мечтай, как ни закрывай глаза, этим делу не поможешь).

Краш начала вытряхивать содержимое рюкзака и раскладывать на две кучки – что брать с собой и что оставить.

– Мама, ты все это не донесешь. А где же еда?

– Краш, насчет похода… – начал папа.

– Только не говори, что мы никуда не идем, – сказала Краш, не поднимая глаз и не отрываясь от своего занятия. – Не говори, что мы остаемся здесь или ждем, пока за нами придут – это мы уже обсудили и решили уходить.

– Корделия, – сказала мама.

Тут уж пришлось оторваться, потому что Корделией мама ее называла только в исключительных случаях.

– Корделия, – чуть мягче повторила мама. – Я никуда не пойду. Я больна. Ты прекрасно это знаешь, хоть и делаешь вид, что ничего не случилось.

– Мы же точно не знаем, – возразила Краш.

– Нет, знаем, – ответила мама. – До бабушкиного дома мне не дойти. Если верить слухам, я протяну всего пару ночей, а чем дольше вы пробудете рядом, тем выше риск заразиться.

– Не смей мне предлагать тебя бросить, – вскипела Краш, поразившись собственной резкости. – Даже не начинай.

– Корделия, – в третий раз повторила мама, а сказанное трижды становится заклинанием, проклятьем, обретает силу необратимого волшебства.

Краш поняла, что ее настоящее имя вырвалось из самой глубины маминой души, ощутила, сколько в нём любви и страсти, какие надежды мать питала, нарекая свое дитя.

– Знаю, ты это имя терпеть не могла, – усмехнулась она, стараясь говорить неторопливо, чтобы не закашляться, даже над переносицей появились морщинки. – Тебе хотелось красивого имени, как у одноклассниц, а Корделия звучало слишком вычурно, но я выбрала это имя, потому что Корделия была очень мужественной. Не падала духом, даже когда от неё отрекся собственный отец из-за того, что она не стала ему лгать и осталась преданной, и вернулась, чтобы его освободить от сестер, даже после того как он её изгнал. В пьесе о ней говорится немного, но ее образ западает в душу. В тебе тоже сразу было заметно что-то особенное.

– Она же в конце умирает, – возразила Краш.

– Мы все, в конце концов, умираем, – ответила мама. – Вопрос в том, как прожить свою жизнь. А ты сильная, моя Корделия. Ты борец и добьешься поставленной цели несмотря ни на что. Но мне не поможет даже твоя воля. Я умру здесь, у себя дома, Делия, там, где я любила твоего отца, вырастила вас с Адамом и свила свое гнездышко. Где я была так счастлива.

Краш перестала перебирать вещи на столе и сжала кулаки.

– Так и знала, нечего было соваться в этот город. Знала же.

– Краш, если маме суждено было заразиться, это могло случиться, где угодно, – заметил отец.

– Только не надо мне втирать эту хрень насчет Божьей воли, – сердито огрызнулась Краш, и мама поморщилась, потому что не одобряла сквернословия и тем более упоминания имени Господа всуе.

– Никакой бог не мог такое устроить. И нас это могло миновать. Маму можно было уберечь от этой заразы.

– Краш, я тебя прекрасно понимаю… – начал отец.

– Нет, не понимаешь, – перебила Краш. – Тебе она жена, а мне мать, ясно? Родная мать. И другой никогда не будет. И если бы тогда я вас убедила сидеть дома, она осталась бы здорова. Не надо было никуда ехать, но, конечно, кто же станет слушать всякий бред чокнутой Делии про заговор властей и смертоносные микробы.

– Делия, – прервала ее мама. – Ты должна меня оставить, собирайтесь вместе с Адамом и уходите, ведь я всё равно не дойду. А у вас еще есть шанс.

– А ты тоже остаешься? Так надо понимать? Останетесь вместе умирать, а мы с Адамом возьмемся за ручки и поскачем вприпрыжку по лесу, как в сказке, роняя хлебные крошки? – выговаривала она отцу таким осуждающим тоном, что самой стало противно.

Она не хотела грубить родителям, вдруг этот разговор окажется последним, но ничего не могла с собой поделать. Как же её разозлила эта бесхребетная покорность судьбе, их отказ от намеченного плана, ведь такого она от них не ожидала. В ее семье малодушию не место, это удел других.

– Как же я могу ее бросить? – медленно, устало проговорил папа. – Я жить без нее не могу.

– Я тоже, – ответила Краш. – А ты от меня требуешь того, чего сам не можешь, хочешь, чтобы мы с Адамом жили дальше без вас.