Портрет семьи - Наталья Нестерова

По дороге в мою спальню мы заглянули еще в три, где я проверила работу унитазов.

Две недели я провела в постели. Мне ставили капельницы, делали уколы, кормили кисельной бурдой. Поскольку врач «Пало» запретил, отравление задержалось надолго, в туалете я хорошо изучила каждую плитку кафеля… Пищевой удар вкупе с аллергическим — это я вам доложу!

Когда Любе нужно было ненадолго отлучиться, сиделкой при мне оставался Хуан, конечно же не уволенный. Юноша сидел на стуле, заламывал руки, просил прощения и пылко уверял, что я была и буду красивой женщиной, а сейчас у меня «период» — это слово он выговаривал по-русски и вставлял куда надо и не надо.

«Период» закончился, в приблизительно человеческий вид я пришла только перед отъездом с Майорки. Люба робко предлагала задержаться, поплавать на яхте, посмотреть пещеры и прочие достопримечательности.

— Рояль, на котором играл Шопен, — соблазняла меня. — Он тут с Жорж Санд отлично время проводил.

— Рояль?

— Композитор! И вообще, здесь столько можно увидеть! Хоть на недельку останься.

— Нет, домой.

Мне казалось, что на каждом углу чудного острова меня подстерегают ядовитый плющ и непосильные гастрономические утехи.

* * *

Встретив меня в аэропорту, Лешка спросил:

— Что у тебя с лицом? Сгорела?

— Нет, погорела!

Следствием чудовищной аллергии было глубокое шелушение всего тела. Когда краснота прошла, кожа лопнула и стала облезать.

Кстати, многие женщины специально и с помощью косметологов сжигают кожу лица фруктовыми кислотами или лазером, чтобы старая сгорела, слезла, а появилась новая, молодая и чистая. Процедура называется пилинг. Он у меня невольно и случился. Через месяц я, похудевшая и отшелушенная, выглядела исключительно молодо. Меня спрашивали, как удалось так похорошеть.

Я отвечала честно:

— Провела отпуск на Майорке.

Сослуживцы шептались за моей спиной: «Она у жены Хмельнова гостила. Конечно! Некоторым везет!»

* * *

Отступления закончены, возвращаюсь в сегодняшний день. Хотя могла бы еще многое про Любашу поведать, бью себя по рукам, точнее, затыкаю рот. На повестке дня моя злополучная беременность и решение первой открыться Любе.

Позвонила ей, когда детей не было дома.

— Привет! Как дела?

— Бросай трубку! — здоровается Люба. — Сейчас наберу!

Меня не разорит звонок на Майорку, но Люба считает недопустимыми мои траты, которые может взять на себя.

— Привет! — Она тут как тут. — Что новенького?

— Будет ребенок! — выпаливаю сразу, чтобы не утонуть в текущих мелких новостях и не передумать признаваться.

— Удивила! Прекрасно помню. Как Лика себя чувствует?

— Лика ни при чем. Я про себя.

— Ага! — смеется Люба. — Бабушка Кира переживает переход в новый статус?

— Наоборот, радуюсь. Люба! У меня будет ребенок!

— Сколько можно твердить? До тебя только сейчас дошло?

— Это ты, наверное, «Пало» перепила и устриц объелась! Я человеческим русским говорю: у меня будет ребенок! Я бе-ре-мен-ная!

— Чего-чего? Повтори! Из-за чего беременная?

— Из-за того самого! Как будто есть варианты!

— Но у тебя же климакс! Сама говорила! Так живописала, что и у меня началось. Кирка, я ночью потею, — тихо, как страшную тайну, сообщила Люба, — иногда и днем. Будто батарейку проглотила и она периодически включается. И такой жар!

— Но ты всегда любила тепло и ненавидела холод!

— Верно. Если бы при климаксе было как в Уренгое зимой, я бы повесилась.

— Люба, я правда беременная!

— Какой сегодня день? Вы что там, первое апреля перенесли?

— Люба, я серьезно! Залетела очень прочно, все сроки прошли. Думала, климакс, оказалось, беременность. Люба! Что мне делать?

— Не рожать же в самом деле! В твоем со мной возрасте! Кирка! Найди врачей!

— Чего их искать, врачей навалом.

— Ты не бойся! Тебя же под наркозом!

— И его тоже? Под наркозом ребеночка придушат? Он боли не почувствует?

— Кирка! Он ведь может быть идиотом или дебилом.

— Это мой дебил! — заявила я твердо.

— Ты с ума сошла!

— Не без того.

— Хочешь рожать? А как же внук?

— У Лики мальчик, а у меня девочка.

— Какая девочка?! — Люба так завопила, что я трубку от уха убрала.

Она правильно разорялась, но все эти аргументы я давно уже себе приводила. И про то, что каждому возрасту свое, и про нищету плодить, и про дебилов, и про ранние смерти поздних матерей…

Ничего нового.

— Ладно! — прервала я подругу. — Поговорили. Ты — никому, ладно? Я только тебе сказала.

— Подожди! У меня голова кругом и спиралью. А кто производитель, кто тебе подарочек настрогал? — спросила она заинтересованно.

— Не важно.

— Случайно, не Антон?

— Дура! Форменная дура! — Я швырнула трубку на рычаг.

Через минуту телефон вновь взорвался звонками. Я не отвечала. Подруга мне не помощница.

Прошли те годы, когда мы считали, что каждый волен жить как хочет. Мы помогали без суда и оценок поступков. Теперь мы друг друга учим.

Я утверждаю, что Люба на своей Майорке чирикает в золотой клетке. Она мне тычет в глаза великовозрастной глупостью. Черт с ней, с Любой!

Обойдусь!

В одном американском фильме главным героем, психоаналитиком, настойчиво и остроумно повторялась фраза «в процессе»: он в процессе ненависти, она в процессе любви, у нас процесс самоидентификации, у них процесс скорби по в бозе почившем дедушке… Всеобъемлющий охват, потому что жизнь сплошь состоит из процессов.

Процесс покаяния, как и всякий другой, имеет временную протяженность. Иными словами, начав признаваться, я зашла в процесс, как ступила на движущийся эскалатор, и понес он меня — в сторону не спрыгнешь. Остановиться трудно, да и не хочется.

Следующим объектом для исповеди я выбрала мужа. С Сергеем мы не разводились. В определенном смысле мы остаемся мужем и женой, потому что у нас есть ребенок. Мы не спим вместе больше десяти лет, но, казенно выражаясь, уважаем друг друга и по большому счету никогда крупно не ссорились. Сергей живет в Кузьминках, в квартире моих родителей. Я не собираюсь дарить ему жилплощадь, но и выбрасывать на улицу не стану. Предполагалось, что, когда Лешка отделится, кузьминскую квартиру разменяем на две, для отца и сына.