Коллекция страхов прет-а-порте - Анна и Сергей Литвиновы

А быть при Черкашине, спору нет, совсем неплохо – покладист, и руки распускает только уж с очень большого бодуна. И еще повезло: папик бездетный, и потому с ним капризничать можно – он неопытный. Не знает старичок, что плакать, просить конфетку – это у детей просто забава такая. И если б ей предки каждый раз сластей отсыпали столько, сколько она требовала, – всей семье пришлось бы голодной сидеть. Ну а Черкашин, как Соня губы надует, – тут же пугается: «Ох, не плачь, деточка!» И тут уж – дело техники, что с него сдаивать: хоть сумку фирмовую, новую, хоть тех же баксов «на конфетки».

А вот Зырянин, папиков друг, – тот совсем другой. Его ни капризами не прошибешь, ни слезами, как только его подружка, Маруся, с таким дубом живет?! Наклюкается Зырянин джина с тоником – и начинает квакать:

– Я вас, финтифлюшки продажные, насквозь вижу.

И все пытается другу своему «глаза открыть»:

– Да Сонька твоя тебя не то что за тридцать – за полсребреника продаст!

И постоянно стучит, шпионит, всякие гадости про нее собирает. Доложил раз папику: вроде бы Сонька из его бумажника регулярно деньги подтаскивает, сам видел. (А реально, всего-то полтинник гринов она однажды и свистнула. И то только потому, что нужно было цветные контактные линзы купить, а Черкашин на них башлять отказался: «У тебя, детка, такие прекрасные глазки, зачем же вставлять в них какой-то полиэтилен?!»)

Или подслушал, как они с Марусей задумали на мужской стриптиз сходить, – и тоже разорался на тему, что «бабы тратят бабки на какой-то бред». (Черкашин – тот Соньку другими словами упрекал, типа, что чужие голые мужики – это безнравственно, надо ж такое завернуть!)

С дружбаном своим школьным хоть и пьют вместе, а Зырянин тоже раз через раз ругается. Во все детали их ссор (а лаялись «друзья» частенько) Сонька не вдавалась – подслушивать удавалось не часто, да и понять не всегда получалось. Но суть, похоже, была такая: когда-то давно, чуть не в школьные, прыщавые времена, они шустрили на пару. Сначала фарцевали (то есть, как объяснила маманя, покупали у форинов – то есть иностранцев – жвачку и джинсы, а потом впаривали втридорога одноклассникам). Потом, вроде уже после института, какой-то «цех» у них общий был (опять же, мать проконсультировала: в магазинах в старые времена одна фигня продавалась, ну, а нормальные шмотки шили в «цехах» – и потом продавали на барахолках). Ну, а когда коммунизм отменили и начался рынок, Черкашин с Зыряниным выползли на волю и торговлю повели с размахом – товары разные чуть не поездами гоняли туда-сюда… А потом, лет, похоже, пять назад, что-то с их общим бизнесом случилось. Вроде наезд какой-то – то ли братки налетели, то ли налоговая. В общем, пришлось откупаться, а потом – всю торговлю перестраивать. И вот настолько хитро они ее перестроили, что Черкашину хоть и достался особняк, «мерин» – да и денег, видно, немало, – но превратился он в наемного работника и ушел из собственного бизнеса в казино. В чужое казино – обычным управляющим. (Сонька как-то порылась в бумагах папика и нашла: у него с этим «Золотом Маккены» обычный трудовой договор – такой же, как у нее самой с модельным агентством Марата.)

Ну а Зырянин остался единоличным хозяином некогда общей торговли. («Прихапал, паразит, весь мой бизнес», – упрекал его, когда выпьет, Черкашин. Друг же только похохатывал.)

Но этих старичков не поймешь. Вон, сама Сонька, когда у нее задавака-Ленка новую тушь из сумочки сперла, расцарапала той морду до кровавых полос, никакой тональный крем не помог, – а Черкашин, хоть у него не тушь – бизнес украли, – этого, якобы кореша, привечает, в особняк привозит, завтраками кормит на любимом островке со своей долбаной каменной богиней.

Сонька даже однажды, после добротного секса, когда папик, разморенный и благостный, дымил сигарой у камина, напрямую спросила – ты, мол, папуля, по жизни такой добрый – или, извини, просто дурак? Черкашин, ясное дело, разозлился, грозился «настучать по губам» и велел «во взрослые дела не лезть».

Пришлось прибегнуть к испытанному оружию: надуть губы. И сказать грустным тоном:

– Да что ваши дела, мне-то с них прибыли нет. Я ж тебя просто жалею – а ты кричишь…

Черкашин – обиженный Сонькин вид на него всегда действовал безотказно – злиться перестал. Но и в детали своих отношений со школьным другом вдаваться не захотел. Просто сказал задумчиво:

– Не волнуйся за меня, деточка. Отольются еще кошке мышкины слезки.

Но в этот момент был сам так похож на мышь – престарелую, предынфарктную, – что Сонька едва удержалась, чтоб не фыркнуть…

Больше к разговорам о бывшем черкашинском бизнесе они не возвращались, и дружбана своего Сонькин папик по-прежнему привечал. Зырянин частенько бывал в папиковом особняке. Старички вместе ходили в баню, стреляли уток, дымили вонючими «гаванками», а как глаза до нужного уровня зальют, заставляли Соньку и зырянинскую Марусю плясать перед ними на столе. (Причем каждый раз спорили: Зырянин требовал настоящего стриптиза, а старый девственник Черкашин настаивал, чтоб девушки обходились обычными танцами, в одежде.)

Сонька уже и ждать устала, когда Зырянину, наконец, начнут «отливаться папикины слезки».

Но в том, что отольются, – не сомневалась. Ее папик хоть и культурный до чрезвычайности, и нервический, хуже их школьной климактерички-биологички, – а если что решил, не отступит. (Сонька уже какой месяц долдонит, что пора б ей в пупок бриллиантовый пирсинг вставить, но Черкашин уперся, как тридцать три барана, никак не удается его на модную фенечку развести.)

Поэтому оставалось только гадать – что, интересно, Черкашин придумает, чтоб избавиться от друга-недруга? «Случайно» подстрелит предателя на охоте? Попросит Соньку, чтоб она работающий фен в воду уронила, когда Зырянин после сауны в ледяной купели рассекает? Перережет тормозные шланги у зырянинского джипа?

Как-то она даже сама предложила – долго гордилась, когда получилось придумать:

– Папуль, а хочешь, я на него твою китайскую вазу сброшу?

– О чем ты, деточка? Какую вазу? – немедленно всполошился Черкашин.

– Ну, смотри, – объяснила Сонька. – Холл здесь – без потолка, со вторым светом, так? И на втором этаже, прямо у лестницы, – стоит ваза. Тяжелая, я ее еле сдвинула. Хочешь, я ее случайно ему на башку уроню, когда твой Зырянин будет по первому этажу шляться?

Черкашин сделал вид, что опешил. Закаменел лицом, сузил глаза – и ну ее отчитывать:

– Да как тебе такое только в голову могло прийти? Сама хоть понимаешь, о чем говоришь?!

Ага, не понимает она! Просто, видно, план ее Черкашину не понравился – сам-то он избавился от Зырянина куда изящнее, чем в варианте с вазой.

Все получилось очень обыденно и, в общем-то, даже скучно.

В черкашинский особняк приехали в пятницу затемно. Как часто бывало, вчетвером: Зырянин с Марусей и Соня с Черкашиным. Вечер прошел строго по привычным, старческим канонам. Сначала деды разожгли камин и развалились в креслах с аперитивами, а девушек услали накрывать стол. (Хорошо хоть, салаты резать не пришлось, – всю еду из японского ресторанчика привезли с собой. Только и оставалось переложить из коробочек в тарелки тяжелого фарфора.) Потом был ужин, потом – опять сидели у камина, теперь уже с сигарами. И, конечно, все время пили: и вино, и коньяк, и водку, а потом, после сигар, – Черкашин еще и шампанского потребовал: