Медовый месяц без гарантий - Дэни Коллинз

— О. — Она все еще закрывалась руками, но держалась не так напряженно. Страшно было признаться в своих чувствах. Гордость? — Как мило. Спасибо. Но пожалуйста, не лги мне больше. Это расстраивает.

— Правда? А я и не заметил.

Она выдавила из себя улыбку и опустила глаза.

— Я очень ценю все, что ты для меня делаешь. Но мне сложно это признать. И если я огрызаюсь, то именно поэтому. Не хочу больше быть человеком, которого терпят.

— Ты не такой человек.

— Ты это делаешь не по дружбе или симпатии, Тревис. — Она просто констатировала это как данность, не как что‑то, расстраивавшее ее. — Это долг, потому что когда‑то мы были женаты. Вот и все.

А вот то, что он не стал спорить, причинило ей боль.

— Я бы не стал помогать, если бы считал, что ты не стоишь усилий, Имоджен.

Сердце стучало все сильнее, пока она пыталась осознать его слова.

— Ты сказал мне правду?

— Да.

Имоджен так переполняли чувства, что на благодарность сил уже не осталось.

— Если не возражаешь, я бы приняла таблетки и легла спать. Мой начальник строго за этим следит.

После секундного колебания Тревис кивнул и вышел, а Имоджен еще долго сидела с закрытыми глазами, и по щекам ее катились слезы.

Спустя несколько дней они заехали в бывший чарльстонский особняк, превратившийся в элитный отель. В их номере было два мраморных камина высотой до потолка, витражи Тиффани, итальянские люстры, гидромассажная ванна и огромная рождественская ель в гостиной. Для полной картины не хватало только пианино, но Имоджен проглотила колкое замечание.

— Обычно я живу у отца, но сейчас там его братья с женами.

— Разберемся. — Она заметила королевскую кровать, кушетку и диван в гостиной, который наверняка раскладывался.

— Ты записана в салон, а я пока схожу к своему парикмахеру и заберу фрак.

— Хорошо. — Что еще ей оставалось сказать? Они играли в одном спектакле, и ей стоит заняться прической и макияжем и выучить все реплики. — Твой отец будет праздновать здесь?

— Круиз в гавани. Я попросил Гвин заняться приготовлениями и прислать мне все счета. Она собиралась забронировать колесный пароход, но банк Витто решил купить яхту для кор поративных целей. Он клянется, что это случайность, хотя вообще ему нравится меня обыгрывать.

— Кто‑то недавно сказал, что конкуренция представляет проблему только для того, кто на втором месте.

— Ты и сказала. А когда дело доходит до того, чтобы доставить удовольствие Гвин, я вынужден подыгрывать Витто, так что о конкуренции разговаривать бессмысленно.

Она улыбнулась, не отрывая взгляда от стула. Счастливица Гвин.

— Все в порядке? Ты молчалива.

— Нервничаю. — Страх перед сценой. Имоджен пыталась не давать словам, прозвучавшим той ночью, слишком сильно повлиять на нее. Для этого она вспомнила и посчитала все аргументы, почему ей никогда не достичь его уровня. Это ввергло ее в депрессию, и тогда она решила немного повысить самоуважение, чтобы восстановить баланс. Стать настолько идеальной фальшивой женой, насколько это возможно. Пусть даже настоящей у нее быть не очень получилось.

В спа ее ждала сказка; массаж снял напряжение, а после того как ей сделали маникюр, увлажнили кожу, удлинили ресницы и собрали волосы в прическу, она стала выглядеть как с обложки гламурного журнала.

По возвращении в номер ее ждало платье, на этот раз насыщенного аметистового цвета. Менее яркое, чем привезенное с собой голубое, оно казалось простым и скромным, но на ней демонстрировало чувственную элегантность.

Правда, глубокий вырез на спине не позволял надеть бюстгальтер, и ее грудь ничего не поддерживало. Разрез на узкой юбке поднимался практически до бедра. А с каблуками и вовсе распахивался слишком откровенно.

Тревис вернулся, когда она вертелась перед зеркалом, пытаясь узнать в отражении сирены себя. Но и он выглядел ошеломительно — во фраке, выбритый, с идеальной укладкой. Только сейчас, вспоминая сказанный прошлой ночью комплимент, она смогла улыбнуться по‑настоящему, почти веря в то, что достаточно хороша для этого очаровательного мужчины.

В детстве Тревис врезался в забор с такой силой, что упал на землю. И, видя улыбку Имоджен, он чувствовал себя примерно так же, с трудом удерживаясь на ногах.

Боже, вот это зрелище. Благодаря этому платью кожа Имоджен приобрела сливочный оттенок, а глаза сверкали, как изумруды. Голубое из Нью‑Йорка выглядело сексуально, но, увидев это на манекене, он сразу понял, что его простота подойдет ей гораздо больше. Оно позволяло сиять самой Имоджен, всей целиком — от деликатной линии плеч до длинных ног и загадочной женственности, которую она источала.

— Ты так красива. — Он почувствовал, как что‑то выпало из рук. Он совсем забыл, что принес ей украшения. — Вот, возьми. Я подумал, тебе могут пригодиться.

— Кольца? — Она резко перестала улыбаться и запаниковала. — Нет.

Почему она настолько непреклонна? И почему его так цепляет отказ?

— Это ожерелье и серьги.

— В долг?

— Да.

— Тогда ладно. — Она взяла из его рук коробочку. — Спасибо. Они очень милые.

Наблюдая, как она вдевает серьги, он думал о ее словах, что он помогает ей только из чувства долга. Нужно ли сказать, что он выбирал серьги порядка часа — и не потому, что заботился о картинке, но потому, что хотел, чтобы они ей понравились?

— Ты не мог бы? — Она жестом попросила Тревиса застегнуть ожерелье.

Он выполнил просьбу и приобнял Имоджен, разворачивая к себе. Божественный запах и такая нежная кожа, словно просившая, чтобы ее попробовали на вкус. Имоджен потерла руку, пытаясь прогнать мурашки, но ему хотелось, чтобы их стало больше, хотелось покрыть ее поцелуями от декольте и выше, пока их губы не встретятся.

— Ты такая красивая. Чувственная. Я не мог быть единственным. — Мысль о другом мужчине была невыносима, но невозможно винить Имоджен в неверности. Он и сам лишь отчасти верил в произнесенную клятву, зачем ждать обратного от нее?

В ее глазах, обрамленных длинными и густыми ресницами, читалась такая уязвимость и в то же время такая боль, что он вздрогнул.

— Ты не хочешь меня. Почему ты думаешь, что захочет кто‑то другой?

Только теперь он осознал, что развод лишь добавил очередной отказ в и без того переполненную копилку и окончательно уничтожил ее уверенность в себе. Она избегала чувственных наслаждений не из верности, но потому, что он причинил ей слишком сильную боль, чтобы рисковать снова. Правда была сокрушительной, его охватило раскаяние такой силы, что он не мог говорить, едва мог дышать.