Служитель египетских богов - Челси Куинн Ярбро

— Какими вы были? — прошептала она, разглядывая таинственные письмена, но те хранили молчание. С трудом оторвав от них взгляд, Мадлен повернулась и… вздрогнула от неожиданности, увидев, что рядом стоит человек в какой-то странной накидке с капюшоном, надвинутым на лицо.

— Вы мадам де Монталье? — спросил он на очень правильном, старомодном французском, какого после потрясшей Францию революции уже нельзя было нигде услыхать.

В первую секунду она хотела позвать на помощь, но тут же взяла себя в руки. Ну что такого опасного в этом молча взирающем на нее незнакомце? Если он задумал недоброе, то выбрал неподходящее место — вокруг слишком много народу. А если пришел с миром, почему не поговорить с ним?

— Да, — наконец уронила Мадлен, сообразив, что от нее ожидают ответа.

— Мадам. — Незнакомец вежливо поклонился. Голос его звучал низко и музыкально. — Я Эрай Гюрзэн. Коптский монах, христианин.

— Слушаю вас, — произнесла она сдержанно.

— Меня прислал Сен-Жермен.

Мадлен уставилась на него, не веря своим ушам. Вдали от Франции, среди песков и руин сказанное звучало уж очень неправдоподобно.

— Что?

— Меня прислал Сен-Жермен, — повторил Эрай Гюрзэн и потянулся к рукаву своего балахона, вытаскивая оттуда письмо. — Возьмите. Это все объяснит. — Он смотрел, как она разворачивает конверт. — Я был уверен, что вы меня ждете. Сен-Жермен должен был написать вам, что…

— …Кто-то придет, — договорила Мадлен, глядя на восковой оттиск: крылатый диск, изображающий солнечное затмение. Его печать, его почерк. Чуть-чуть фантазии — и можно представить, что он сам где-то здесь.

— Как видите, он сообщает мне, что вас интересуют древние тексты времен фараонов, — сказал, покашляв, монах.

— Да, — кивнула Мадлен, вновь впиваясь в письмо. — Да. Они так долго находились в тени, немые, таинственные. Теперь появилась возможность разрешить их загадки.

— Но Сен-Жермен мог бы… — заикнулся Гюрзэн.

Она в третий раз перечитывала письмо и ответила не столько ему, сколько самому Сен-Жермену.

— Нет. Вопросы перед собой я ставлю не для забавы. И не для забавы интересуюсь историей древних времен. Познание не является развлечением — оно лежит в основе всего сущего. И если я задаюсь какой-то проблемой, она должна быть разрешена именно мной. — Лицо ее просветлело. — Я хочу знать правду о затерянных в толщах прошлого людях, а не выслушивать очередные легенды о них. Я хочу уловить через века их голоса, чего не случится, если…

Мадлен замолчала.

— Серьезные планы, — сказал монах.

— Да. — На лице ее промелькнула улыбка.

— Как видите, меня просят помочь вам. — Он бросил взгляд на обломки упавшей колонны и уточнил: — Мне велено ни во что не вмешиваться, лишь помогать.

Мадлен неохотно вернула монаху письмо.

— Благодарю вас, — произнесла она тихо.

Эрай Гюрзэн помолчал в нерешительности, потом сказал:

— До того как уйти в монахи, я служил у одного грека. Звали его Никлосом Аулириосом. Когда двадцать два года назад Сен-Жермен появился на первом пороге Нила, Аулириос был еще жив. Надо сказать, я многому у них научился.

— Не сомневаюсь, — сказала Мадлен, чувствуя, что в ней просыпается любопытство.

— Я бы приехал раньше, как просил меня граф, но монастырские непредвиденные дела не пустили. Скоро начнется подъем воды. Значит, времени у нас мало. Несколько дней до паводка. — Монах спрятал письмо. — Сен-Жермен просит меня оказать вам всяческое содействие. Что ж, я готов… по мере моих сил. Хотя бы ради него самого и в память о Никлосе Аулириосе. — Заверение прозвучало не очень сердечно, ибо перед Гюрзэном стояла прелестная молодая женщина, самый вид которой никак не вязался с какими-либо научными изысканиями.

— Я… постараюсь не очень разочаровать вас, — слегка иронично сказала Мадлен. — Надеюсь, вы, со своей стороны, не будете слишком строги.

Гюрзэн уловил подтекст и в первый раз улыбнулся.

— Так-так, я начинаю потихоньку понимать, что к чему, и нижайшим образом прошу меня извинить. Никогда не стоит спешить с выводами. — Он осенил Мадлен крестным знамением. — Буду рад, если мои скромные знания окажутся вам полезными. — Монах сделал паузу, ожидая, что ему скажут, затем, ничего не услышав, продолжил: — До заката еще четыре часа, мы могли бы начать прямо сейчас.

Мадлен беспомощно развела руками.

— Я теряюсь. Начать? Но с чего? Здесь так много всего, и…

— Да, — сказал Гюрзэн, когда собеседница осеклась. — С чего начать? Это всегда проблема. — Он оглядел храм. — Я не знаю всего и не кривлю душой, когда говорю, что мои знания ограниченны. Даже если бы мне было известно больше, гораздо больше, то и тогда я не смог бы всего объяснить. Впрочем, я, хвала Господу, обладаю кое-каким умением сравнивать и сопоставлять, но, безусловно, уступаю в том Сен-Жермену. — Он задумчиво сдвинул брови. — Вы, кажется, понимаете древние письмена?

— Немного, совсем немного, — сказала Мадлен и добавила: — Да и никто не разбирается в них полностью. Первые переводы появились всего несколько лет назад. Я изучала работы Шампольона, но, чтобы освоить язык хотя бы в зачаточно-необходимом объеме, нужны время и постоянная практика. — Она указала на иероглифы, которые только что зарисовала. — Начнем отсюда, раз уж мы должны с чего-то начать. Я хочу знать, что это за помещение. Я хочу знать, что в нем делали. — Она спрятала блокнот в полевую рабочую сумку. — Я хочу знать, чей это храм, когда он построен и зачем. Я хочу знать, какие жрецы здесь служили. Я хочу знать, какие люди сюда приходили и как они молились.

Гюрзэн сочувственно поджал губы.

— Одним словом, вы хотите знать, каково это быть египтянином, но никого из них не осталось, чтобы вам о том рассказать.

Остались. Например, Сен-Жермен, подумала Мадлен про себя, но вслух ничего не сказала. Если ее возлюбленный не счел нужным проинформировать монаха о своем долголетии, то и ей не пристало выдавать его тайны.

— Вы правы: именно этого я и хочу, — согласилась она. — И раз уж не в моих силах переродиться в ровесницу сфинксов, то желательно, чтобы древние египтяне сами поведали мне о себе. Через свои письмена, скульптуры и фрески.

— Сделаю все, что смогу, — заявил Эрай Гюрзэн, глядя на свою собеседницу с все возрастающим интересом. — Язык древних египтян был предшественником нашего, коптского, языка. Мне кажется, я сумею вам кое-что подсказать, если вы, конечно, не против.

— Лучше так, чем никак, — сказала Мадлен, затем поспешно прибавила: — Простите, я не хочу вас обидеть. Но от этой работы подчас просто голова идет кругом. Каждое новое открытие — всего лишь очередная загадка, а стоит что-либо для себя прояснить, как тут же возникают десятки новых вопросов.

— Такова участь исследователей, — сказал Гюрзэн, оглядывая расчищенные площадки. — Как по-вашему, сколько еще копать?