Философия моды - Ларс Свендсен

Одежда нестабильна с точки зрения семантики, поскольку ее значение является крайне контекстуальным. Социолог Диана Крейн утверждает, что при восприятии одежды как текста в классовом обществе последняя представляла собой «закрытый» текст с относительно стабильным, фиксированным значением. В более фрагментарном, современном обществе одежда выступает в большей степени как «открытый» текст, который может постоянно приобретать новые значения145. Это объясняется не тем, что различные группы хотят использовать одну и ту же одежду, а тем, что они хотят приписывать ей различные значения. Кроме того, следует учитывать временной аспект. В любом обществе существует определенная одежда, которая сообщает нечто о том, кто ее носит, и при этом предусматривается всеобщее признание того значения, которое должна иметь данная одежда. Однако восприятие одежды постоянно изменяется. Энн Холландер продемонстрировала, как черная одежда – вероятно, являющаяся наиболее стабильной с точки зрения семантики – радикально изменила свое значение с течением времени146.

Кроме семантической нестабильности мода в одежде имеет еще один недостаток, который препятствует передаче определенной информации, а именно то, что она имеет тенденцию к мгновенной потере значения по мере своего распространения. Слово не теряет своего значения в подобном смысле, когда оно становится более распространенным. Если одежда, которая имеет определенный смысловой потенциал – в данном случае чаще всего речь идет об одежде определенной субкультуры, – попадает в другой контекст, к примеру переходит с подиума к широкой публике, она теряет свое значение. Чем шире она распространяется, тем меньше означает. Поэтому мода превращается в постоянную борьбу за возможность придать определенный смысл, который стремительно пропадает. Вкладываемые значения часто связаны с миром вне моды – нередко достаточно банальным образом, как, например, случилось в 2001 году, когда наблюдалось появление милитаристских элементов в коллекциях одежды. Но в первую очередь новая мода основывается на предыдущих, которые могут повторяться и комбинироваться бесконечно. Мода – равно как и искусство – стала в большей степени соотноситься с самой собой. Она создается на основе предшествующих мод, которые люди развивают или над которыми иронизируют. Это относится и к рециркуляции предшествующих значений, когда они комбинируются всеми возможными способами, так что в результате культурные и политические значения, которые должна была иметь одежда, исчезают в необъяснимой какофонии.

Поэтому мода характеризуется многими неудачными попытками сказать что-то. Если необходимо продать символические ценности, эти символы должны что-то представлять. Они должны наполняться тем или иным содержанием. В значительной степени это наполнение символическими ценностями происходит через от кутюр, которая больше не связана в первую очередь с одеждой, а имеет дело с изображением, то есть является инвестицией в марку и способствует продаже коллекций прет-а-порте, лицензионной продукции и т.п. Весьма сомнительно, что модель Джона Гальяно[36] «Сильвия», представляющая собой гибрид человека и лошади, будет когда-нибудь использована кем-либо, кроме манекенщиц на показе моды. Эта одежда не рассчитана на то, чтобы ее использовали; в данном случае с точки зрения применения полностью отсутствует ценность. Цель здесь заключается в том, чтобы привлечь максимальное внимание прессы. Известно, что двадцатиминутное шоу, на создание которого уходит 500 тысяч долларов, требует рекламы стоимостью 7 миллионов долларов только в США, а во всем мире — значительно больше147. Естественно, что по этой причине многие крупные дома мод нанимали дерзких дизайнеров, способных наполнить моду «содержанием». В последние годы мы наблюдаем возвращение к экстравагантному, явно роскошному стилю, который вряд ли стремится сказать что-нибудь. Целесообразно расценить такое положение вещей как признание того факта, что возможности, которыми обладает мода для передачи определенных значений в различные моменты времени, не одинаковы.

Можно предположить, что одежда представителей субкультуры имеет больше «значения», чем одежда массовой моды, и во многом это соответствует действительности. Однако субкультуры также находятся в процессе изменения. Социолог Дэвид Маглтон утверждает, что субкультуры заменяются «постсубкультурами», если их представители недостаточно заботятся о создании идеологических и стилистических отличий от других групп, и что представители этих групп обычно занимаются «стилистическим серфингом», изменяя стили, а не поддерживая один определенный148. В целом проблематично говорить о субкультурах, когда больше не существует единой, доминирующей культуры, которой могут противопоставить себя первые. Массовая культура сама по себе столь фрагментарна и разнообразна, что границы между субкультурами и массовой культурой стали весьма размытыми. Таким образом, становится понятно, что субкультуры перестали быть надежными поставщиками «имеющей значение» одежды.

Если в феодальном обществе стиль одежды мог сообщать информацию, едва ли подобное можно сказать о современной моде. Она не передает информации, а сама ею является. Речь не идет о семантическом коде как эстетическом эффекте. Если одежда и говорит что-то, то это что-то наподобие «Посмотри на меня!» В более закрытых субкультурах одежда, безусловно, может иметь более определенный и однозначный смысл, но такое вряд ли распространяется на массовую моду. Мы не должны исключать того факта, что мода способна «сказать что-то», но для роли средства сообщения одежда подходит с весьма большой натяжкой. Если у человека есть «информация» для окружающего мира, гораздо проще передать ее словами, а не надевать на себя одежду, имеющую предположительно соответствующее значение.

Формирование самоидентификации в позднемодернистском обществе в первую очередь связано с формированием формы тела. Наблюдается тенденция к тому, что тело в значительной степени становится центральным элементом в указанном процессе149. «Я» проявляется во многом через демонстрацию тела. В связи с этим вызывает интерес определенная практика, например аскеза или диета, которая прежде имела более духовный характер, а теперь применяется, скорее, для поддержания фигуры. Впервые люди принялись худеть в позднюю викторианскую эпоху, чтобы достичь особого эстетического идеала150. Разумеется, и в древнегреческой культуре у аристократов существовал идеал умеренности в приеме пищи, поскольку последний свидетельствовал о наличии у человека самоконтроля. В Средние века пост представлял собой центральный христианский институт и символизировал тот факт, что дух сильнее плоти. Но основным отличием было то, что во всех этих случаях речь шла в большей степени о духе, чем о теле, в котором этот дух помещается. А кроме того, подобная практика в основном применялась в высших социальных слоях. Существовавшая в позднюю викторианскую эпоху диета, напротив, распространилась на средний класс и заключалась в регулировании приема пищи таким образом, чтобы в результате получить идеальное, стройное тело. «Духовные» аспекты диеты имели второстепенный характер. Полнота была и в значительной степени остается индикатором таких моральных и духовных качеств, как леность, безволие и пр. Важно, что похудение появилось не как способ противостоять указанным духовным качествам. Оно мотивировалось желанием сформировать тело, но не душу. С тех пор подобная тенденция получила дальнейшее развитие.