Полет орла - Валентин Пронин

Навстречу наступающему противнику выдвинулся пехотный корпус генерала Остермана-Толстого с несколькими полками кавалерии и конной артиллерией. Сеславин как прежде всего командир конноартиллерийской батареи, а не только адъютант главнокомандующего, принял самое непосредственное и горячее участие в этом бою у местечка Островно. Он был наделен особыми полномочиями. Решено – и по приказанию Барклая, и с согласия Остермана-Толстого – левый фланг отдать под командование Сеславина, а правый – под командование его товарища, тоже адъютанта Барклая, Левенштерна, хладнокровного и отважного офицера.

Французы навалились двумя соединенными корпусами генерала Нансути и генерала Дельзона. И вновь, как роковая и безжалостная буря, примчалась разноплеменная кавалерия Мюрата.

Конная артиллерия Сеславина и Левенштерна, избрав выгодную позицию на возвышенностях, с двух флангов мощно и прицельно принялись обстреливать картечью приближающуюся массу французской пехоты. Остерман-Толстой держал центр обороны, соединяя дружную ружейную пальбу русских пехотных колонн с внезапными вылазками егерей и кавалерии, которая успешно и упорно рубилась с конниками Мюрата. Точные картечные залпы орудий Сеславина опустошали целые эскадроны французов. В клубах порохового дыма, в вопле раненых людей и лошадей, в беспрерывном сражении русские отражали вдвое превосходящие силы противника.

Только с наступлением ночи в полном порядке, унося раненых, русские войска отступили. Корпус Остермана-Толстого заменил отряд Коновницына. И на следующий день также несгибаемо и упорно русские отражали атаки врагов. Таким образом выиграли два дня. Главнокомандующий Барклай-де-Толли продолжал свой план сдерживания и одновременно втягивания в глубину России «Великой армии» Наполеона.

Генералы Наполеона получили карты Российской империи накануне «Польской кампании» (Наполеон почему-то именно так называл русский поход). Была она и у командира 6-го баварского корпуса генерала Гувиона Сен-Сира. Кроме неподдельного интереса это схематически обозначенное пространство огромной страны с рисунками больших рек, кружками бесчисленных городов, эта уходящая куда-то на неопределенно далекое расстояние обреченная завоеванию территория невольно вызывали в сознании Сен-Сира странную тревогу.

Ведь даже одна западная часть этой гигантской страны превосходит своими размерами покоренную Бонапартом Европу: все эти Дании, Голландии, Пруссии, Австрии, Испании, Италии и Польши вместе взятые. О, это слишком далеко для завоевания даже «Великой армией»! Это нечто невообразимое, да еще покрытое во многих местах дебрями непроходимых лесов и болот… а к югу так же беспредельно раскинутая плоская, с травой в человеческий рост, воистину скифо-сарматская степь. И еще дальше, на восток, за «северным Нилом» русских Волгой лежат опять степи, леса, пустыни и фантастическая, не имеющая окончания Сибирь…

Рассуждения умного европейца были логичны и потому подвержены угнетающему беспокойству. Однако ведь ужасны не только российские пространства. Надо признать и упорство, смелость, абсолютно варварское презрение к смерти и достаточно искусное командование русской армии. Почему император Наполеон не принял все это во внимание? Гениально одаренный стратег, почему он забыл про старого русского фельдмаршала Суворова, за три недели очистившего от французов Италию, перешедшего в самом опасном месте снега и пропасти швейцарских Альп и нанесшего ощутимый удар французским войскам? Если бы путем международных интриг, убийством русского императора, предательством нового царского двора и вовремя предъявившейся смерти старого Генералиссимуса русские победы не были остановлены, то… О, вполне возможно, что великая удача и великая судьба Наполеона оказались бы в совершенно другом положении… И что ожидало бы Францию, всю Европу? И откуда взялась бы нынешняя «Великая армия»? И чем закончится необъяснимое, чреватое для французов постоянными потерями, завораживающее отступление русской армии?

Что-то пугающее и зловещее было в карте Российской империи, страны, на которой и десятилетия завоеваний заняли бы в лучшем случае треть. Кроме того, эта… с позволения сказать… «Великая армия». Когда 4-й корпус под командованием Сен-Сира и Удино перешел Неман, сделал несколько переходов, не вступив ни разу в сражение, он внезапно наполовину растаял.

Командиры полков были в полной растерянности: даже расстрелы не могли сохранить дисциплину и удержать мародерство. Солдаты бросали бивуаки, чтобы разыскать прятавшиеся в лесах деревни. В этих деревнях, покинутых жителями, находили изуродованные трупы мародеров. Полчища грабителей из корпуса Сен-Сира шарили по местным дорогам. Больные сотнями лежали повсюду, безнадежно взирая на запад, где остались их дома, куда им не суждено было возвратиться.

Сен-Сиру докладывали, что его баварцы и гессенцы отнимают всю пищу у местных поселян, режут скот, насилуют женщин и девушек вплоть до малолетних девочек. Мужчин, парней, пытающихся сопротивляться, распинают на деревьях. Поджигают дома. Однако расправа подстерегает мародеров повсюду, – крестьяне вешают их за ноги на больших дубах целыми гроздьями, топят в болотах, сжигают в запертых сараях.

Всё это каким-то образом донесли Наполеону.

Гнев императора, пожелавшего устроить смотр корпуса, был беспределен. «Считайте, что для меня эта толпа бродяг отныне не существует!» – резко бросил Наполеон Сен-Сиру, и, может быть, действительно вычекнул бы из действительности тринадцать тысяч человек, если бы он заранее не поручил Удино и Сен-Сиру захватить город Полоцк и уничтожить корпус Витгенштейна, перекрывавшего единственный тракт на пути к Петербургу.

Полоцк был взят без штурма. Удино и Сен-Сир, прохаживаясь по высокому валу, круто обрывавшемуся к реке Полоте, были в недоумении. Здесь будто сама природа позаботилась создать все условия для крепости, которая в состоянии выдержать любую осаду. Небольшие усилия по укреплению вала и устройству нескольких редутов с батареями сделали бы город попросту неприступным.

Сен-Сир отдал распоряжение, смутившее многих: он приказал готовить зимние квартиры, строить теплые землянки, наводить через Двину мосты. В скором времени мосты пролегли над ее темными и холодными водами, как предвестники грядущей катастрофы для французской армии.

Все чаще в голову генерала приходила мысль о недосягаемости русской столицы, о безысходности кампании, в которой единственной надеждой были феерическая удача и полководческий гений императора Бонапарта. Сен-Сир часто выезжал на петербургский тракт и, сопровождаемый стаями крикливого воронья, возвращался в город.

По дороге к Полоцку изредка брели какие-то изможденные, оборванные люди из местных мещан или мужиков. Патрули у ворот и конные жандармы на дороге задавали им вопросы на ломаном русском языке. Иногда обыскивали, особенно мужчин. Спрашивали куда, зачем идут. Обычно ничего не находили, кроме жалкого скарба. Пропускали, небрежно махнув рукой. Однако какого-то старика, у которого обнаружили остро отточенный нож, потащили к своему офицеру. Тот злобно ощерился, ударил старика кулаком. И сколько тот ни пытался доказывать, что он резчик, мастер по деланию ложек, всяких плошек и прочих нужных вещей, ему не поверили. Французский солдат, отнявший у старика нож, грубо выругался. Другой подошел сзади и, по приказанию офицера, заколол бедного мастера штыком. Тот повалился в пыль. Затем двое солдат брезгливо взяли его за ноги и, оттащив с дороги, бросили в реку.