Падшая женщина - Эмма Донохью

— На колесах! Честное слово!

— Не может быть, — пробормотала Мэри и потерла выпуклость на его панталонах. Какой невероятно мягкий бархат, машинально отметила она.

— Он мчался как птица — пока не врезался в зеркало миссис Корнелис. Грохот, кровь, битое стекло повсюду… н-да, доложу я вам. Бедный лягушатник.

— Бедный лягушатник, — повторила Мэри, высвобождая из панталон немного кривоватый член. — Бедный, бедный маленький лягушатник.

— Не такой уж и маленький, а? — несчастным голосом спросил он.

Должно быть, лорд был сильно пьян или бредил — что за дикую историю он выдумал, подумала Мэри. Но, взбираясь на него верхом, она видела перед глазами эту картинку — маленький француз, несущийся над землей, словно ласточка, прямо навстречу беде.

Как-то раз ей повстречался носильщик с надорванной спиной — он таскал носилки богатым горожанам, чтобы заработать себе на жизнь, и каждый шаг причинял ему неимоверные страдания. Он даже заплатил за комнату, чтобы они смогли сделать это лежа. Мэри устроилась сверху и пообещала, что не будет его трясти. И какое же это оказалось наслаждение — немного поспать после всего! Мэри приснилось, что она едет по городу в королевской карете, украшенной золотом.

Очень разборчивой она, конечно, не была. Уличные мисс не могли позволить себе такую роскошь, «не то что эти сучки из борделей, что валяются на бархатных диванах», по выражению Куколки. Мэри ложилась даже с борцами, что дрались на ярмарках, — их лица были искорежены чужими кулаками. Однажды ей попался матрос, у которого было только одно яичко; второе было выедено сифилисом. Он клялся, что давным-давно вылечился, но Мэри все равно ограничилась «ручной работой». Теперь мало что могло внушить ей отвращение. Она не отказывала клиентам, которые просили их высечь, — эти парни любили играть в строгую мать и непослушного сына. Самый первый раз Мэри еще подумала, что это странно: мужчина, который хочет, чтобы ему причинили боль, вместо того чтобы причинять боль самому. Как-то раз ей попался извращенец, который пообещал ей два шиллинга за то, что она позволит плюнуть себе в рот. Единственными, с кем Мэри никогда не связывалась, были угольщики; ее воротило от запаха угольной пыли и начинало казаться, что она снова сидит в подвале на Черинг-Кросс-Роуд.

С той ночи, как она покинула дом, в прошлом ноябре, Мэри ни разу не встречалась ни с кем из Диготов. Однажды на Линкольнз-Инн-Филдс она увидела женщину с огромным узлом ткани на спине; она сгибалась под его тяжестью. Но конечно же это не могла быть Сьюзан Дигот. Слишком далеко от Черинг-Кросс-Роуд. «Приличные люди не забредают в такие дали, как мы, — говорила Куколка со своей чудной кривой улыбкой. — Приличные люди сидят на своем месте».

Иногда Мэри гадала, пыталась ли мать хоть раз разузнать, что с ней сталось. Расспрашивала соседей или, может быть, поглядывала по сторонам. Когда-то она любила Мэри — должно же было хоть что-то остаться от этой любви? Хоть крохи? Неужели можно выкинуть родное дитя из своей жизни, вырезать его, как будто оно никогда и не появлялось на свет?

Конечно, это уже не имело значения. Теперь Мэри ни за что не вернулась бы назад, даже если бы Сьюзан Дигот сама вскарабкалась по шатким скрипучим ступенькам Крысиного замка и на коленях умоляла дочь пойти с ней домой. Она едва помнила свою прежнюю жизнь — скуку, бесцветность, бедность, даже не нужду, а бедность духа, устремлений; долгие часы молчания, когда они все сидели у дрожащего огня. Нет, нет — слишком поздно для возвращения. Или хотя бы прощения.

* * *

С Куколкой жизнь никогда не была скучной или бесцветной. Она не упрекала, не читала проповедей, не давала заданий. Они ложились спать прямо в румянах и белилах, и краска оставляла грязные потеки на подушках. Ирландка, что обитала в подвале Крысиного замка, за плату стирала им одежду. Раз в несколько недель Мэри и Куколка ходили в баню и долго отмокали в обжигающе горячей воде. Ужин они брали в таверне или обходились без него, смотря по тому, что было у них в кошельках, и никогда не готовили, вообще ничего, даже не поджаривали тосты. Когда замерзали руки, они покупали у торговок вразнос чай и кофе. А еще они пили любые спиртные напитки, какие попадались под руку, и не загадывали дольше, чем на день вперед.

Любовницы свободы — так называла их Куколка. Они вставали когда хотели, и не ложились всю ночь, если было такое желание, и в любое время могли вернуться домой и завалиться спать. Первый раз за всю жизнь у Мэри появилось время для безделья. Клиенту редко требовалось больше, чем пятнадцать минут. Никто не стоял над ней с кнутом, она могла отказать одному и отдать предпочтение другому или вообще послать всех к черту, если вдруг все надоедало. Иногда они с Куколкой брали выходной и проводили вечер в трактире — сидели у огня и курили одну трубку на двоих. Джин смягчал и размывал границы, превращал скуку в веселье.

Однажды вечером Мэри повстречался молоденький подмастерье — он играл в крикет на Лэмз-Кондуит-Филдс. У него было свежее, хорошенькое личико, и на вид Мэри дала бы ему не больше двенадцати.

— В какую цену, мисс? — спросил он, совсем как Джек Бобовый Стебель, оказавшись первый раз на рынке.

— Больше, чем у тебя есть, — с усмешкой сказала она и потрепала его по подбородку. Пушок на нем был мягкий и шелковистый, словно у котенка.

— У меня есть шиллинг, — серьезно сказал паренек, полез в карман и достал монету.

Скорее всего, утащил у хозяина, чтобы заплатить за «учебу», подумала Мэри, но деньги все равно взяла. Она взяла мальчика за руку и отвела за большой куст падуба. Земля была мягкой и чуть-чуть сырой.

Потом ей стало грустно. Хотелось верить, что она не заразила мальчика триппером — хотя в общем-то Мэри думала, что она уже очистилась. Лихорадки у нее не было, выделений тоже, и она всегда подмывалась джином, если он был, или просто писала после, если не было. Но конечно, сказать наверняка было невозможно.

— Ну, теперь ты знаешь, как это бывает, — сказала она мальчику, когда он застегивал пуговицы.

Он ослепительно улыбнулся в ответ.

— Найди себе девушку и не трать зря деньги, — посоветовала Мэри.

Перед тем как убежать, он послал ей воздушный поцелуй.

В ту ночь они с Куколкой лежали в темноте на своем полусгнившем матрасе и говорили, говорили, говорили — до тех пор, пока поэт, что поселился в соседней комнатушке, не застучал в стену кулаком.

Многие мисс вдобавок к основному занятию еще и воровали у клиентов кошельки. Из-за этого их ремесло пользовалось дурной славой, к тому же это было опасно.

— Для этих, благородных, нет ничего хуже воровства. Они даже сифилис стерпят, а это нет, — учила Куколка.

Но у Мэри и без нее были свои принципы. Только один раз она обчистила клиента — и то он оказался лживой собакой и не отдал ей обещанные полкроны; за эти деньги Мэри согласилась на то, чтобы он побил ее башмаком перед тем, как отыметь. Она дождалась, пока он напьется и заснет за столом таверны, а потом сбежала, прихватив две латунные пряжки для туфель и серебряные часы.