Школа суперменов - Сергей Гайдуков

Мезенцев позвонил Теме Боксеру, но того не было дома. А когда он объявился, то сказал, что не знает, где найти того человека. Сказал, что нужно ждать целый год следующей встречи.

То есть почти целый год. Мезенцев снова застонал.

— Ты че, болеешь? — удивился Тема.

Это можно было назвать и болезнью. Когда после войны прошло несколько лет, когда жизнь Мезенцева приобрела спокойный и размеренный характер, когда у него появилась семья и отладился бизнес... Вот тут-то он и понял, что по дороге потерял что-то важное.

И что из-за этой потери, как из-за недостатка железа или еще какой-то херни в организме, он медленно и неумолимо перестает быть здоровым человеком, превращаясь во что-то вялое, рыхлое, распадающееся...

Дело было не только в мышцах, дело было в мозгах, в эмоциях. Мозги привыкли к размеренной сытой жизни, и Мезенцев ничем не мог их вернуть в прежнее, уже полузабытое состояние, когда все было ярким, настоящим, интересным, живым...

А ведь такое было. Только когда? Когда же такое было?

И он вспомнил. И понял, почему ни молодая любовница с подтянутой спортивной попкой, ни рыбалка, ни дурацкий теннис, ни какие-то втридорога добытые таблетки, ни пейнтбол, ничто не могло вернуть ему прежней яркости чувств и наслаждения настоящей живой жизнью.

Потому что во всем этом болоте, которое называлось обычной жизнью, отсутствовал настоящий живой риск. Не тот риск, которому подвергается жертва преступника или человек, переходящий дорогу перед близко идущим транспортом, а риск охотника, отправляющегося за опасной добычей. Риск воина, который может либо убить, либо быть убитым.

Вот где было его, Мезенцева, лекарство.

Он очень хорошо запомнил свою первую путевку — не саму дорогу в Ставрополь, не какие-то подробности, а самое главное, тот момент, когда он вышел из-за деревьев, увидел перед собой охотничий домик, увидел затылок человека, сидящего в шезлонге... И все вернулось. Звуки усилились, цвета стали ярче, мышцы стали сильнее, воздух приобрел какой-то особый, неимоверно вкусный аромат...

Мезенцев улыбался, когда приставил пистолет к затылку человека в шезлонге и нажал на спуск.

Из-за домика вышел второй человек, в руках у него было два или три охотничьих ружья, он замер, уронил оружие, потом стал его поднимать... Сердце колотилось в груди Мезенцева, и он запомнил каждый миг, каждое движение, свое и чужое. Он чувствовал, как кровь несется в его венах, он чувствовал тревогу — успеет или не успеет? — и он чувствовал дикую радость от того, что сейчас выйдет победителем из схватки. Назовем это схваткой. Мезенцев нажал на курок, и человек с ружьем упал.

Потом Мезенцев вошел в домик, там был полный мужчина в майке и семейных трусах, он испуганно вскочил, метнулся к ружью...

Мезенцев, наслаждаясь жизнью, позволил ему взять это ружье. Он позволил ему вскинуть ружье.

Они выстрелили одновременно. Дробь ушла куда-то в потолок, а мужчина в семейных трусах упал на колени и стал рвать ногтями майку, на которой расползалось темно-красное пятно. Мезенцев подошел ближе и выстрелил еще раз, в шею. Кровь брызнула вокруг, попала на Мезенцева, а он глубоко вздохнул и даже поежился от полноты ощущений. Чужая кровь будто бы впиталась в него и окончательно вернула утраченное.

Мезенцев еще минут пять стоял в комнате, жадно вдыхая смешанный запах дерева и крови. Потом он выбежал, бросился в лес, нашел свою машину, сел за руль и понял, что не сможет ехать — его трясло, его трясло так же, как в пятнадцать лет, когда он случайно вечером наткнулся в парке на пьяненькую шлюху, старше его лет на десять. Она оценивающе посмотрела на парня, потом махнула рукой, рассмеялась, расстегнула блузку, легла на траву, раздвинула ноги и сказала: «Давай, что ли...» Мезенцев завороженно смотрел на торчащие груди, на выбритый лобок, на эту улыбку... И его затрясло от сознания, что сейчас все наконец впервые может случиться.

Тогда ничего не случилось, потому что Мезенцев так и не смог унять нервную дрожь, он просто убежал.

Теперь случилось все.

Первая встряска оказалась такой сильной, что Мезенцев не мог отойти еще месяца полтора. Он каждый день просыпался с чувством, будто только вчера вышел из леса и подошел к охотничьему домику. Он чувствовал себя, как в двадцать лет, когда каждый день на войне означал очередную победу — я прожил этот день, и меня снова не смогли убить.

Он снова чувствовал себя живым до последней клетки своего не такого уж и молодого тела.

Но потом время, заботы, теплая ростовская зима — все вместе они постепенно сожрали полученный Мезенцевым заряд энергии.

И тогда Мезенцев снова подошел к человеку за дальним столиком. А через год снова. И снова.

Это было как обязательная ежегодная медицинская процедура для опасно больного человека.

Пропусти ее хоть раз — и загнешься. Мезенцев не хотел загибаться.

* * *

Он посмотрел на Ингу и усмехнулся.

После чего пошел к выходу, бросив ей на ходу:

— Я понял ваш тонкий намек...

Он вышел из кафе, сощурился от солнца и пропустил летящий справа и снизу удар ножа.

Мезенцев не успел даже дернуться, когда нож вертикально вспорол воздух от его живота до подбородка, уже на излете слегка царапнув щеку.

Это касание острой стали было, как прямая инъекция адреналина в сердце.

Мезенцев прыгнул на нападавшего, как будто весь день оттачивал этот прыжок для показательного выступления, как будто он был давно уже готов к прыжку и ждал только сигнала.

Нож у его лица стал таким сигналом.

Мезенцев вцепился в человека с ножом и стал быстро толкать его вперед, пока тот не потерял равновесие и не упал на спину. Он все еще держал нож в руке, но Мезенцев медленно и свирепо выламывал ему запястье, пока пальцы у того не разжались. Тогда Мезенцев с короткого замаха ударил нападавшего локтем в лицо и перехватил упавший нож.

И потом полоснул этим ножом крест-накрест по загорелому усатому лицу.

Кто-то из слабонервных зрительниц завизжал. Явно не Инга.

Мезенцев поднялся, огляделся, стряхнул кровь с ножа. Если кто и наблюдал за ним, то сейчас предпочел отвернуться. Визжащую женщину завели в кафе.

Мезенцев испытал сильное желание тоже вернуться в кафе и двумя хорошими ударами закончить сегодняшнее общение с Ингой и «племянником».

Однако что-то подсказывало ему, что делать этого не стоит.

И этим «чем-то» был не инстинкт самосохранения. Этим «чем-то» был внутренний голос охотника, который говорил, что нельзя перебить всю живность в один день.

Потому что тогда ничего не останется на завтра.

Все это было очень подозрительно. Алексей хотел было посмотреть в глаза женщине за стеклом, но то было мутным и наполовину покрытым надписями о видах услуг, прейскурантах и тому подобных скучных вещах. В полукруглом окошке были видны только полные руки с ярко-красными ногтями. По этим ногтям Алексей не мог сделать вывод о надежности информации, которую ему только что продали за двадцать с чем-то рублей, но выходило как-то неестественно просто.