Круги компенсации. Экономический рост и глобализация Японии - Кент Колдер

сектора и параллельные традиции для частной решительности. Эти инкорпорированные структурные ограничения помогают ограничить любую государственную способность реализации стратегии, независимой от частного сектора. Ввиду указанной давней институциональной силы частного сектора, в сочетании с противодействием МФ вмешательству извне в установленную сферу его политики, специалисты METI по промышленному планированию лишь в редких случаях могли приказывать банкам. Эта реальность резко ограничивает иерархические схемы распределения средств под руководством правительства, которые вскользь постулировал Чалмерс Джонсон, но которые так и не были проверены эмпирически [Johnson 1982: 236–237].

Ассоциации частных банкиров также существовали до появления современной центральной банковской системы в Японии. Такое сочетание исторического прецедента и укоренившейся институциональной силы надолго обеспечило банкирам рычаги влияния как на финансовых регуляторов, так и на промышленных стратегов [Calder 1993: 23–44], размывая любые перспективные иерархические модели в отношениях между правительством и бизнесом. Действительно, первая в Японии ассоциация частных банкиров Такудзен Кай была создана великим промышленником эпохи Мэйдзи Сибусавой Эйити в 1878 году, за пять лет до основания БЯ[65]. Учреждение Такудзен Кай также на три года опередило создание Банковского бюро МФ, которое немедленно после своего основания стало часто подвергаться сложным реорганизациям и объединениям с другими бюро. Как целостная, независимая структура в составе МФ Банковское бюро окончательно оформилось только в 1946 году[66]. Неудивительно, что ему было трудно ограничить уже укоренившееся влияние мощных существовавших до него частных финансовых институтов.

Досточтимое сотрудничество между частным и банковским секторами

Проявление инициативы через частные коллективные действия, поддерживаемые благоприятным государственным регулированием, является в японских финансах почтеннейшей традицией. Учитывая огромную потенциальную прибыль, которую можно получить благодаря координации, эта модель также стала устойчивым обычаем. Действительно, первые ассоциации частных банкиров работали над ограничением создания новых, предположительно несостоятельных банков, устанавливали потолки процентных ставок по депозитам, регулировали онкольные рынки и общие ставки кредитования еще задолго до того, как государственные финансовые органы начали активно контролировать финансовую систему. Некоторые подразделения японского правительства (хотя и не обязательно финансовые власти) в итоге стали узаконивать и поддерживать эти частные инициативы. В течение почти сорока лет структура процентных ставок в Японии продолжала определяться посредством коллективных частных действий, хотя и с молчаливого согласия правительства [Miyazaki 1967].

Появление «королевства банкиров»

В июле 1937 года между Японией и Китаем началась полномасштабная война. Чтобы более эффективно настроить на конфликт японскую экономику, весной 1938 года был принят Закон о национальной мобилизации (Кокка Со-До ин-Хо). Это обширное законоположение обеспечило правовую основу для широкомасштабного административного руководства банками со стороны МФ и БЯ в форме постановлений, санкционированных Законом о мобилизации. Оно также заложило основу для тесного сотрудничества между как государственными, так и частными финансовыми учреждениями, заложив тем самым прочный фундамент для «королевства банкиров»[67].

В последующие годы военного конфликта отраслевые ассоциации частного (но с высокой степенью регулирования) сектора в сталелитейной промышленности, судостроении и электроэнергетике, если назвать только самые заметные, быстро росли в размерах и влиянии, укрепляя согласованность кругов компенсации в этих секторах. Ассоциации, которые лежали в основе возникающих кругов, расширяли свое влияние по отношению к отдельным фирмам, банковскому сообществу, а нередко и к самому государству. Действительно, в условиях военного времени при негласном позволении государства они часто выступали в качестве первичных координаторов экономики на микроуровне [Rice 1979].

Начало военных действий в Тихом океане означало дальнейшее усиление государственного контроля как в финансовой, так и в промышленной сфере. В феврале 1942 года БЯ был значительно усилен в соответствии с законодательством, основанным на немецком Reischsbankgesetz (Законе о Рейхсбанке). В августе 1942 года, приняв постановления на основе Закона о мобилизации, правительство учредило девять контрольных ассоциаций для шести отраслей промышленности[68]. Отдельным, но связанным с ними постановлением новая Национальная ассоциация финансового контроля (Дзенкоку киню то сэй кай), в которую были объединены все ранее существовавшие частные финансовые ассоциации, частные банки и государственные учреждения, координировала выдачу разрешений на кредитование и концентрацию сбережений для военных нужд. Ее решающая роль в эффективном направлении средств в стратегически важные отрасли тяжелой и химической промышленности была особым образом согласована и легитимизирована с санкции правительства11.

Поскольку спрос на капитал по сравнению с предложением был значительным, банки как группа пользовались значительным влиянием даже в условиях военного времени; создание кооперативных банковских учреждений, таких как Национальная ассоциация финансового контроля, еще больше усилило их позиции. Во время Второй мировой войны банки все еще сталкивались с политической и экономической конкуренцией со стороны холдинговых компаний дзайбацу (хонься) и Финансовой корпорации военного времени[69][70]. Однако капитуляция Японии, за которой в 1946–1947 гг. последовал роспуск дзайбацу, сняла эту проблему. Верховный главнокомандующий союзных держав (ВГК ОВС) ликвидировал холдинговые компании, но оставил банки нетронутыми, считая их полезными экономическими стабилизаторами в условиях неопределенности переходного периода.

Ранний послевоенный фаворитизм по отношению к банкам: контраст с Германией

Как отмечает Йосикадзу Миядзаки, к городским банкам Японии союзники относились гораздо более благосклонно, чем к их аналогам в Западной Германии [Miyazaki 1967: 329–350]. При оценке корпоративных активов для целей налогообложения в первые послевоенные годы банкам в Японии, например, был предоставлен более благоприятный режим, чем производителям [Там же: 332–333], системная преференция, которой оказались лишены их немецкие коллеги. В процедурах прекращения субсидирования военной промышленности в Японии выражалась такая же благожелательность к частным банкам, что резко контрастировало с далеко не благосклонным отношением к производителям в Германии. Особые убытки японских оружейных фирм, возникшие в результате прекращения субсидирования военного времени, не были отнесены на счета их бывших кредиторов-банков. Вместо этого они обычно начислялись акционерам фирм — во многих случаях гигантам холдинговой компании Дзайбацу, распущенной оккупационными властями.

Японские банки, оказавшиеся как должники своих вкладчиков в ходе валютной реформы в выгодном положении, также получили преференции как кредиторы оружейных фирм. Кроме того, основные банки бывших дзайбацу не были выделены в ходе реформ 1946–1948 гг. — ни в качестве холдинговых компаний, ни в качестве предприятий, подлежащих разукрупнению. Вместо этого они вышли из состава дзайбацу практически нетронутыми [Там же: 333]. В Германии, напротив, финансовая децентрализация зашла значительно дальше, породив так называемый Landes-bank («Земельный банк»), хотя в 1950–1960-х годах крупнейшие немецкие банки смогли восстановить значительную степень своей сплоченности и большую часть своего доминирования над промышленностью.

Можно задаться вопросом: почему в ранней послевоенной Японии банки пользовались столь явным фавором как со стороны оккупационных войск союзников, так и со стороны японского МФ? Эта систематическая благосклонность к банкам в Японии частично объясняется их способностью