Короче: Очень короткая проза - Линор Горалик

* * *

П.

– …а ты что думаешь? Это для меня, знаешь, как? Это для меня как оправдание моего существования в этой квартире. Их повесил Анькин первый муж, я его даже знал, немножко, но так, пару раз виделись. Он был прекрасный мужик, серьезно, и руки были просто золотые у человека. Это все он делал, ты полку видел? Чеканки там в коридоре, карту, которая черная такая, все это. И копья тоже он повесил. Он их с раскопок привез, он на раскопки ездил, их списали или отдали ему, что-то такое. Анька говорит – «Я ему сказала, давай поставим в прихожей», а он – «Нееет, я хочу интересней!» Он такой был человек поразительный, все делал «интересней», не мог даже просто так… Вот он их подпилил и повесил. Он же небольшого роста был, а Анька у меня, ты сам видишь, от горшка полвершка. А мне они, видишь, как? Смотри: раз! Раз! Раз! А? В глаз прямо! И вот представь себе: сколько лет я тут хожу, и в темноте, и к ребенку через этот коридор бегал, сонный, спящий на ходу – и ни разу даже рядом не задел! Это для меня как оправдание, что я в этой квартире могу быть. Типа, что со вчера ничего не изменилось.

* * *

– …давно не был в супермаркете. Вот, хочу туда пойти.

* * *

– …пришел с цветами. Ну, не очень с такими, но астры, все равно же это хорошо, да? И вообще – пока мы ели, что-то говорили такое, – я чувствую, ну вот, знаешь, – все склеивается. Прямо как кусочки складываются, вот он что-то скажет, я скажу – хлоп! И я так, знаешь, так хорошо мне стало, прямо вот весело внутри. Мы сидим, уже мороженое ему принесли, он уже мне прямо родной такой, как если бы трое детей. И тут подходит к столику какая-то девка, ничего такая, кожа плохая, а так ничего, но я сильно не разглядела. Становится такая и говорит: «Привет, Леша». Я такая вся улыбаюсь, говорю: «Привет!» – а она на меня даже не смотрит, смотрит на него и говорит: «Ты что, глухой? Не слышишь меня?» Я рот раскрыла, а он сидит, как статуя, и пялится в мороженое. Она говорит: «Ну ладно, пока», – разворачивается и идет к своему столику. Нормально, да? Я говорю: «Леш, ты меня прости, это кто?» «А никто», – говорит. – «Так, тезка моей собаки».

* * *

– …придумал сюжет. Есть поэт и есть критик. Поэт уводит у критика жену. И после этого критик все бросает и всю жизнь занимается только творчеством этого поэта, не может остановиться.

* * *

М.

– …спасибо, деточка, что ты меня повела. Я мало того, что сто лет в кино не была, так я еще и именно этот фильм хотела посмотреть, я же все слышу по телевизору – «Хроники Нарнии», «Хроники Нарнии», а я даже книжку не читала. Знаешь, для меня этот фильм про что? Вот меня водили маленькую на елку во Дворец студентов, и там была такая красота, мрамор и все это, и такие бесконечные коридоры длинные, бесконечные. Я же тогда не знала, что это потемкинский дворец, Екатерина Потемкину подарила, это нам же тогда никто не рассказывал, а просто – такая красота была… И мне каждый раз так хотелось пойти по этим коридорам! Но не пускали же! А мне казалось, что там в конце что-то такое должно быть… Такое что-то… Невероятное. Так что спасибо тебе, доченька, что ты меня повела. Потому что я сейчас как будто прошла по этим коридорам до конца, такое чувство. И ничего там такого нет.

* * *

– …укладывает мне челку и что-то такое говорит в процессе – а он гламурный такой молодой человек, настоящий стилист, – ну вот, разговаривает о всяких приличествующих дискурсу благоглупостях, – вроде того, как молодо выглядит София Ротару. И вдруг говорит: «Между прочим, я рос у приемных родителей. Мои много работали и дали объявление в газете: кто может забирать детей из школы, а мы за ними будем в выходные приезжать. Откликнулась, – говорит, – одна пожилая пара, у них как раз сын тридцатилетний утонул. Очень были необычные люди. Дед этот руку одну на войне потерял, а до того успел и каналы рыть, и лагеря, и все. Я вообще-то мало про него помню. Вот, помню, он всегда говорил мне, хриплый такой голос у него был: “Ыгорь, если тэбя кто-нибуд спросит, который час – сразу бэй в морду”. – “А почему, – говорит, – не знаю”». И опять хурли-мурли, хурли-мурли про медные оттенки у темных блондинок. Я его спрашиваю осторожно: «Игорь, а он, наверное, левую руку потерял?» – «Да», – изумленно говорит мой парикмахер. «Тогда, – говорю, – понятно, наверное, почему он вам говорил про “который час”». – «То есть?» – изумленно говорит мой парикмахер. «Ну, – говорю, – вот представьте себе, – если кто-нибудь хотел над ним жестоко пошутить…» Он молча смотрит на меня в зеркале, потом опускает фен и говорит: «Ого». Потом опять включает фен, потом кладет его, включенный, на тумбочку, идет и садится на пуфик. «Сейчас, – говорит. – Мне надо про это подумать».

* * *

В.

– …а сын у меня снайпер, был тогда в Аламине, когда была вся история с застреленным мальчиком. Ну, потом его ранили, но ногу спасли. А я женился тогда, она младше сына на год, русская девочка. И вот она мне говорит: «Я с ним рядом жить не буду, у него глаза убийцы». Говорит мне: «Мой папа тоже на войне был, а ни одного человека не убил». И все время: «Папа ни одного человека не убил, папа ни одного человека не убил». Слушай, – говорю, – твой папа младше меня на три года, а мне все-таки тоже не сто лет, – это на какой же именно он войне был? А она мне говорит: «Не твое собачье дело, на какой надо».

* * *

– …вот купил абонемент в оперу. Буду строить нормальную жизнь одинокого человека.

* * *

О.

– …да я и сам так делаю, а девочкам прямо сам Бог велел. Это всего касается, не только на дороге. Но вот когда надо, например, перестроиться из первого ряда в шестой, я начинаю повторять, как мантру: «Я девочка, и мне нужно. Я девочка и мне нужно». И это всегда работает, а девочкам вообще сам Бог велел, попробуй.

* * *

– …еще училась в школе, мы полезли на крышу, две девочки и два мальчика. Ну, сидим такие, говорить не о чем, и мы кидали вниз камешки, там камешки какие-то были, строительное всякое. Тут один мальчик кинул вниз кирпич. Он пролетел мимо двух дядек, чуть не чиркнул. Так они не поленились, поднялись на крышу и избили наших мальчиков. А нам с Тонькой сказали: «Девочки, как вы можете с такими?» А на самом деле эти мальчики – один с разбитой губой, а второй с отбитыми почками, представляешь? – пошли нас домой провожать. Очень приятно было.

* * *

Т.

– …играю взахлеб, не могу прямо, типа, не сплю, не ем, в институт не хожу, ничего, с ума сойти. Один день только не играла, когда у них сервер лежал, ваще ужас, не знала прям, куда себя деть, слонялась. Игрушка страшная, у нас полфакультета играет. А там надо ходить командой, у нас команда собралась – две девочки и два мальчика. Мальчики такие ого-го мачо, а мы у них за спинами. Меня, например, вообще бить нельзя, я волшебница, если меня ударить, я теряю много процентов магии, и вторую девочку нельзя, у нее интеллект какой-то огромный, но здоровье очень маленькое, она выдерживает удара два-три всего, за все время, потому что очень плохо восстанавливается. Ну вот, у нас мальчики такие «О-го!», а мы такие «Ах!». Мальчику одному, что ли, двенадцать, он в Новосибирске, а другому тринадцать, не знаю, откуда. А девочки, я и еще одна женщина, ей тридцать семь лет, у нее год назад дочка умерла, она вообще ничего не может делать, кроме этого.