Поединок во мраке - Татьяна Шубина

«Методы Самого остались дедовскими, — думал Обор. — Нужны современные психологические приемы, но пока придется довольствоваться ролью запасного и действовать очень хитро. Проанализирую неудачи других, понаблюдаю. Если кто-то из них добудет душу раньше, выкину его из Вечности. Отнять куда легче, чем добыть. Я пришел выигрывать!»

В толпе нелюди был и молодой гоблин, кстати, родной племянник горбатого Гогоба, бесславно стертого из Вечности. Но это его не смущало: значит, не хватило дяде таланта, значит, не умел проигрывать. Насчет себя гоблин не сомневался: он — Гений. А как раздобыть душку? Зачем напрягаться! Озарение придет, как только он ее увидит и заглянет в глаза.

Один из тех, кто явился к Самому, даже напоминал человека. С землистым лицом, лысой головой, черными зубами в перекошенном рту, сцепив длинные руки под животом, он стоял позади нелюди. Здесь он числился выдвиженцем, но еще в недавнем прошлом на Земле его имя порождало ужас. Он был серийным убийцей.

Выдвиженец убивал малюток, а самых вкусненьких пожирал. Он отправил через мост на Переходе более ста детишек, после чего бешеное пространство его заметило и пригласило на испытательный срок.

«Что они понимают в людях? — выдвиженец скривился. — Человек думает и делает совсем не то, чего ждет от него нелюдь. Эта добыча — моя. Но ей уже четырнадцать лет, она невкусная, противная, твердая. У нее мышцы, жилы и нет нежной мягкости и сочности, которую я люблю».

Из всей группы эти семеро представляли для Гали наибольшую опасность, но и остальные ей вряд ли понравились бы.

— Вы торчите здесь, а тем временем Черная Свинья Бригадируса выманивает несистемника с Перехода. Не дать им добычи! Искусственное дурье на запчасти! — Сам потряс тяжелой дланью.

Галя пыталась открыть тяжелую дверь кабинета. Когда она входила, дверь отворилась сама, но теперь никак не хотела ее выпускать. А тот, кто позвал дракона, мог явиться в любую минуту. Она не знала, кто это, но от одной мысли о хозяине страшилища по ее спине пробегали мурашки.

От вида крови Сверчков зашатался. Он схватил девушку за плечи, пузырек с маслянистым ядом упал на ковер. Жидкость брызнула на лапу собаки, та истошно завизжала, а Стефания как ни в чем не бывало выхватила из раны окровавленный кинжал и метнула в Димку.

И тут забили башенные часы, заиграл гимн. Сверчков очнулся и сообразил, что лежит на полу в своей комнате. Видимо, во сне он свалился с дивана. Вспотевший, с тяжелой головой, Димка поднялся, морщась зажег свет.

Рамка с Ромео и Джульеттой стояла на полке, темнел выключенный экран компьютера, учебники, как и положено, спокойно лежали на столе. Все было на месте.

Кряхтя, Сверчков поплелся в ванную. Подставил голову под струю холодной воды и так стоял, пока в половине седьмого его не вытурил отец.

— Что за внезапная тяга к воде? — заспанный предок спешил побриться и уехать в свою университетскую лабораторию.

Мама работала там же, ей тоже нужно было торопиться, но, увидев мокрого сына, она ужаснулась и моментально оставила кухонные хлопоты.

— Между прочим, голова — это вместилище разума, — а менингит такая болезнь, от которой либо умирают, либо становятся идиотом, — приговаривала она, растирая сына полотенцем.

Димка понемногу очухивался. Ночные кошмары казались просто серией ужастиков. Бледная, как тень печальная Стефания, кинжал, яд, склеп с мертвецами… Полный комплект, особенно если спишь зимой на полу.

— Что поделывает здесь мой флакончик? — мама подняла с пола пузырек в медной сеточке.

Димка посерел и с трудом выдавил из себя:

— Не прикасайся, там яд.

— Да он уже лет десять как пустой. Ты вылил духи, когда был маленький. А они, между прочим, были моими любимыми…

В другое время Сверчков прицепился бы: «Были? Значит, теперь нелюбимые?». Но сейчас он молча взял флакончик и вышвырнул в форточку. Видеть его он не мог.

— Ты что, уже заболел? Пойду вызывать врача. Отец, я остаюсь дома, у ребенка температура, — мама обращалась сразу и к сыну и к мужу, который, перекрикивая телек, кричал:

— Где нож? Нельзя нормально позавтракать!

Димка не двигался. Он по-прежнему стоял у форточки, и перед его застывшим взглядом был кухонный нож, воткнутый в оконную раму. Нож был в чем-то липком и черном.

Затрещал телефон. Димка вздрогнул, схватил нож и бестолково заметался по комнате.

Трубку взяла мама. Звонила ее приятельница, и они стали договариваться, где встретиться и что подарить кому-то на день рождения. А отец зашел к Димке и, увидев у того в руках нож, покачал головой:

— До каких пор ты будешь считать себя ребенком? Хочешь есть, поешь на кухне. Не таскай еду по квартире.

Сверчков-старший провел по лезвию указательным пальцем и машинально облизал его. Димка смотрел на отца круглыми глазами, не в силах произнести ни слова. Но с отцом ничего не случилось. Нож оказался перепачканным сливовым джемом, открытая банка которого стояла на кухонном столе.

— Ты в школу еще ходишь или уже бросил? — отец позавтракал и теперь одевался.

— Первого урока не будет, физичка уволилась, — пробурчал Димка. — Но я пойду, потолкаюсь.

Он быстро накинул куртку и выскочил из квартиры одновременно с родителями. Оставаться одному дома не хотелось. Правда, родители будут приставать с разговорами до самой остановки. Но это куда лучше, чем слушать бой часов и смотреть на проклятый нож, пусть он и оказался всего лишь в джеме. Кто-то же воткнул его в раму?!

«А вдруг я лунатик? — осенило Димку. — В конце концов, это не страшнее, чем все эти ужастики».

— Как это она ушла, не дождавшись конца четверти? — оказывается, мама все еще думала о физичке.

— С таким же успехом она могла уйти в начале года, — усмехнулся отец. — Я смотрел его тетради. Если их учительница чего не знала, так это физику.

Родители уехали на автобусе, а Сверчок побрел к школе пешком. Только тут он сообразил, что сегодня впервые не отправил традиционный «приветик» по знакомому номеру.

По мере того как день разгорался и деревья четко прорисовывались на розовом небе, Димка убеждался, что ему снился обыкновенный кошмар. Сон этот постепенно бледнел, смешивался со звоном трамваев, гулом шоссе, воплями на школьном дворе и таял, а страх рассеялся. Оставалась грусть, чистая, как соло на флейте.

— Сверчок, переставляй копыта! — донеслось из окна второго этажа.

Это вопил его друг Сашка Кот, демонстрируя свой не по возрасту низкий голос, который он гордо именовал басом. У многих парней были еще звонкие голоса, а Кот самый первый забасил, и по телефону его иногда принимали за взрослого мужчину, что было предметом особой гордости Сашки.

— А что, физичка вернулась? — поднял голову Димка.