Дураки умирают первыми - Виктор Точинов

— Не похоже… Тогда флуктуации были бы сильнее и гасли дольше. Скорее… похоже на попытку инициации Меча. На незавершённую попытку, прерванную.

— Зачем?!

Трес впервые продемонстрировал, что несколько отличается в эмоциональном плане от ледяной статуи. Изумление в его вопросе слышалось отчётливо.

— Не знаю… Рыцарь де Шу, разумеется, давным-давно инициировал Меч. Надо отработать точку последнего всплеска. Что-то там происходило интересное…

Отработать… Трес с сомнением посмотрел на карту. Точка — вновь разросшаяся до пятна — накрывала два десятка домов в спальном районе. Там только квартир несколько тысяч… Отработать… Та ещё перспектива.

— Скажите лучше, что с Третьей группой? — встрял в разговор рыцарь де Бро.

— Они умерли, — прохладно ответил де Лоу.

— Ваши бойцы погибли — под вашим, кстати, руководством, исполняя ваши команды, — и вы так спокойны? — Эрл сделал вид, что ему не всё равно.

— К сожалению, челы не сумели ничего противопоставить рыцарю Ордена. — Трес с ухмылкой посмотрел на сержанта. — Или вы ожидали другого результата, Дибро? Вы считаете, что рыцарь Ордена не в состоянии одолеть троих челов?

Разумеется, считать так Эрл де Бро не мог и потому зашёл с другого фланга, возмущённо воскликнув:

— Значит, вы хладнокровно послали на заведомую смерть троих, пусть даже челов?!

Трес на попытку повысить градус разговора не откликнулся, ответил так же ровно и холодно:

— У них были артефакты, и они знали, кого ждут. Они проиграли, значит, были дураками, а дураки всегда погибают первыми.

Бригада «Скорой» в Кунсткамере не задержалась: к моменту их приезда Пончик уже несколько оклемался, самостоятельно, без поддержки, сидел на стуле и довольно осмысленно отвечал на вопросы. Вид у шефа был не очень: бледный, глаза мутноватые, ухоженная бородка растрепалась и казалась делом рук бесталанного гримёра.

Врач пощупал пульс, измерил давление, провёл ещё несколько незамысловатых диагностических процедур, после чего объявил: ничего страшного, заурядный приступ ВСД, жизни не угрожающий и немедленной госпитализации не требующий. Сейчас поставят укольчик, и всё будет в порядке. В качестве дополнительных бонусов к сделанной инъекции последовал набор стандартных советов: спиртным, никотином и кофе не злоупотреблять, стрессов избегать, с лишним весом по возможности бороться. И лучше всего — не срочно, а, допустим, в течение полугода: пройти комплексное обследование в стационаре, потому что такие приступы… в общем, звоночки.

С тем «Скорая» и уехала.

Шоу «Приёмка монструза» сорвалось. Манасов нетвёрдым голосом объявил, что далее участвовать в нём не будет, передохнет полчасика в своём кабинете и полегоньку-потихоньку двинется домой, отлёживаться. Начальство об этом факте он известит сам, а свои обязанности по приёмке доверяет Светлане Павловне как заместителю.

И ушёл.

Света вредничать и придираться не стала. Сразу перешла к подписанию документов, поскольку всем давно уже было ясно, что экспонат отреставрировали на славу. Реставратор такому повороту дел порадовался, по окончании бумажных формальностей вручил Свете визитную карточку, прозрачно намекнув, что и в дальнейшем предпочел бы иметь дело с ней, а не с Пончиком. Но перед тем, как покинуть комнату, помялся и добавил:

— Если будут с ним проблемы — звоните.

Фразе сопутствовал кивок в сторону колбы, и была она, эта фраза, вроде бы вполне обыденной, соответствующей обстановке, но… но старик-реставратор слегка выделил голосом слово «проблемы», этак ненавязчиво надавил… И что бы это значило?

Члены комиссии разошлись по своим делам, реставратор уехал в родную контору. Света осталась возле экспоната, ей ещё предстояло вызвать рабочих-подсобников и проследить, чтобы те без эксцессов доставили колбу к месту постоянного хранения. Однако Света медлила, стояла на месте, машинально вертела в руке реставраторскую визитку и ни шагу не сделала в сторону АХЧ, за рабочими.

Потом присела, вновь отрыла папочку с подписанными бумагами. Ну да, так и есть — странность, мимолётно отмеченная при подписании, не померещилась и никуда не делась. И акт, и накладная на перевозку были датированы послезавтрашним числом. Отчего же «монструза» привезли на два дня раньше? Явно не по настойчивой просьбе музея: раз уж колба не экспонировалась, Кунсткамере спешка ни к чему.

Вероятно, Манасов получил от реставраторов какие-то объяснения на сей счёт, но звонить шефу и тревожить его по такому пустяку не хотелось. Пусть спокойно поправляется, нет ничего противозаконного в лёгкой нестыковке дат.

Света подошла к колбе, чтобы отключить подсветку, бросила прощальный взгляд на ярко освещённого «монструза» и облегчённо вздохнула: тот на неё не смотрел. Огромный глаз, не то коровий, не то конский, уставился в сторону, а куда глядят маленькие глазки, прикрытые морщинистыми веками, не понять.

До чего же всё-таки неприятное существо… Нет, Света прекрасно знала, что никакое это не существо, и никогда оно не жило, не дышало, знала, что смотрит на фальшивку, но очень уж искусная получилась у древнего мастера подделка, и подсознание плевать хотело на доводы разума: существо — и точка. Мерзкое и богосквернящее существо. И Света решила, что вполне понимает резоны реставраторов. Знает, зачем они привезли «монструза» до срока. И зачем, помимо деревянной обрешётки, задрапировали колбу тёмной тканью, никак не способствующей безопасности при перевозке: не хотели лишнее время находиться в компании этого, вот и всё. И даже смотреть на уродца лишний раз не желали. И чтобы он на них пялился, не желали тоже.

Внезапно Света поняла, что уродец на неё смотрит, теперь — смотрит, уставился чуть ли не в упор своим глазом-прожектором. Она положение не меняла, а значит, значит, повернулся он… Нет! Ерунда и полный бред, вращательная инерция давным-давно иссякла, тут что-то иное — в голове крутились какие-то обрывки школьных знаний, бессмысленные и ненужные, что-то о маятнике Фуко и о силе Кориолиса, физичка честно старалась увлечь детей предметом и любила рассказывать о всевозможных любопытных проявлениях физических законов, но всё это было не то; хотя, может, и имелось в тех полузабытых рассказах рациональное зерно, но Света никак не могла до него докопаться, сосредоточиться, ухватиться за путеводную нить, — ей мешал голос, певучий и одновременно гортанный, звучавший словно бы издалека, из-за стены, слабо, и тем не менее она могла разобрать каждое слово, но их смысла не сумела понять, мелькали вроде бы арабские или еврейские корни, но со странными окончаниями, потом голос сменил тональность, слова звучали резко, с каким-то прямо металлическим лязгом, и язык сменился на латынь, с ней Света была знакома гораздо лучше и, наверное, ухватила бы суть, но звучала не классическая Цицеронова латынь, а её поздняя варварская версия. Света выхватывала из контекста лишь отдельные слова о силе, власти и почему-то о кремнии… Что за ерунда?..