Сеул, зима 1964 года - Ким Сын Ок

— Ну, что ж, спою.

Она почти без всякого выражения на лице приоткрыла рот и слегка дрожащими губами начала петь. Работники управления принялись отстукивать ритм по столу. Это была песня «Слёзы Мокпхо»[26]. Что было общего между арией «Как-то ясным днём» и «Слезами Мокпхо»? Как могло случиться, что голос, привыкший к исполнению арий, пел популярный шлягер? Но в том, как эта женщина пела «Слёзы Мокпхо», не было того надрыва, который неизменно присутствовал, когда эту песню пели официантки в забегаловках, не было и той хрипотцы в голосе, что обычно требовалась для настоящего исполнения шлягеров. Жалостных ноток тоже не звучало, без которых не обходится ни одна популярная песня. Её «Слёзы Мокпхо» уже нельзя было назвать шлягером. Хотя ничего общего с арией из «Мадам Баттерфляй» тоже не было. Эта была песня какой-то новой, не существовавшей ранее формы. В ней звучали не жалобные нотки, которые можно услышать в популярных шлягерах, а глубокая душераздирающая скорбь. Призывы, что были в арии «Как-то ясным днём», в этой новой песне звучали на несколько тонов выше. В ней слышался демонический хохот сумасшедшей со всклоченными волосами, и, более того, в этой песне явственно ощущался тот особенный дух Муджина, который так напоминал запах разлагающейся плоти.

Как только песня закончилась, я усилием воли изобразил на лице дурацкую улыбку и захлопал в ладоши. Также каким-то шестым чувством я догадался, что Пак хочет уйти отсюда. Он тут же поднялся, как только наши взгляды пересеклись, будто ждал, что я посмотрю на него. Кто-то предложил ему ещё посидеть, но Пак сдержанно улыбнулся и отказался.

— Вынужден откланяться первым. Увидимся завтра — последние его слова предназначались мне.

Чо распрощался с Паком у входной двери, а я вышел проводить До дороги. Несмотря на не слишком поздний час, улица была безлюдной. Издалека послышался лай собаки, несколько крыс сидели на дороге и что-то жевали, но, испугавшись наших теней, разбежались в разные стороны.

— Смотрите-ка, туман садится!

И действительно, темнеющие вдалеке дома с редкими огоньками постепенно растворялись в туманной мгле.

— Мне показалось, что ты неравнодушен к мисс Ха, — проговорил я.

Пак снова сдержанно улыбнулся.

— У Чо с учительницей что-то есть, не так ли?

— Не знаю. Кажется, он рассматривает её, как одну из кандидатур в жёны.

— Если она тебе нравится, то ты должен быть понапористее. Давай, не робей, всё в твоих руках!

— Да я не… — словно мальчишка, замялся на полуслове Пак. — Просто было жалко смотреть, как она поёт для этих обывателей. Вот я и ушёл, — проговорил он приглушённым голосом, словно стараясь подавить гнев.

— Есть места, где поют классику, а где-то и популярная песня к месту. Так что ничего тут постыдного нет… — я попытался утешить его, сказав неправду. А после того, как Пак ушёл, я вновь влился в ряды тех самых «обывателей». Каждый житель Муджина думает так. Что все остальные, кроме него, пошлые обыватели. И я — не исключение. Всё, что бы не делали другие, напоминает глупый и бессмысленный розыгрыш.

Уже глубокой ночью мы засобирались по домам. Чо предложил переночевать у него. Но, подумав о неудобствах, поджидающих меня после пробуждения утром следующего дня, я всё-таки отказался. Работники по дороге разошлись в разные стороны, и, в конце концов, остались учительница да я. Мы шли по мосту. В темноте ночи ручей вытянулся белёсой лентой, конец которой тонул в тумане.

— Ночью здесь действительно красиво! — заметила учительница.

— Да? Ну, и слава богу, — ответил я.

— Кажется, я догадываюсь, почему вы так сказали, — проговорила она.

— И как много вы угадали?

— На самом деле здесь не так уж и красиво, не правда ли?

— Почти…

Мы перешли мост. Там наши пути расходились. Учительница должна была идти по дороге вдоль ручья, а мне нужно было прямо.

— Так вам туда? Ну, тогда… — начал было я.

— Проводите меня ещё чуть-чуть! Меня пугает эта гнетущая тишина, — сказала она чуть дрожащим голосом.

И я вновь зашагал рядом с ней. Внезапно эта женщина стала мне ближе. Прямо на том месте, где закончился мост, и именно с того момента, когда она попросила проводить её дрожащим от испуга голосом, я почувствовал, что она вошла в мою жизнь. Как и все мои товарищи, при встрече с которыми я уже не могу сделать вид, что мы незнакомы… как и все мои друзья, которых я, бывало, сбивал с истинного пути, но всё-таки чаще всего они меня…

— Как только я увидела вас… Как бы это получше выразиться… От вас повеяло Сеулом, что ли… И мне показалось, что я знаю вас уже сто лет. Забавно, не правда ли? — внезапно проговорила женщина.

— Та песня… — сказал я.

— Песня?

— Зачем вы поёте такие песни?

— Просто там всегда заказывают такой репертуар, — ответила женщина, приглушённо засмеявшись, будто ей стало стыдно.

— Я, наверно, покажусь бестактным, когда скажу, что самый верный способ избежать исполнения таких песен — это просто-напросто не ходить туда.

— Я и действительно не намереваюсь больше там появляться. Никчёмные людишки.

— Ну тогда что же вас заставляло ходить туда всё это время?

— Скука, — проговорила она еле слышно. Скука. Это было точно подмечено.

— Пак недавно сказал, что ему жалко смотреть на то, как вы исполняете шлягеры, поэтому-то он не выдержал и ушёл.

В темноте я внимательно взглянул на её лицо.

— Ох, уж этот Пак, консерватор во всём! — весело рассмеялась учительница.

— Добряк он, — сказал я.

— Вот-вот, слишком уж добрый.

— Мисс Ха, вам никогда не приходило в голову, что Пак в вас влюблён?

— Ну, что вы всё «мисс Ха» да «мисс Ха»! Не называйте меня так! Вы мне по возрасту в старшие братья годитесь!

— Как же мне вас называть?

— Просто зовите меня по имени — Инсук.

— Ин-сук, Ин-сук! — тихонько проговорил я. — Что ж, звучит хорошо… Но вы так и не ответили на мой вопрос…

— А вы что-то спросили? — ответила она, смеясь.

Мы шли мимо рисового поля. Когда-то давно, слушая летними ночами доносящееся с окрестных полей кваканье лягушек, напоминающее звук, как если бы одновременно взяли и перемешали множество ракушек, я рисовал в своём воображении россыпи мерцающих звёзд. Со мной часто происходила такая удивительная вещь, когда слуховые образы сменялись визуальными. Что такого было в моей голове, что превращало лягушачье кваканье в мерцание звёзд? И в то же самое время это совсем не означало, что в тот момент, когда я любовался звёздами, которые, казалось, готовы просыпаться дождём с ночного неба, я представлял квакающих лягушек. Когда я любовался этой звёздной россыпью, то расстояние между мной и звёздами, а также между самими звёздами, не ощущалось, как непреодолимое, как это было написано в учебниках по астрономии. Наоборот, казалось, что мои глаза всё больше прояснялись, и звёзды, постепенно приближаясь, становились всё ярче и отчётливее. И в тот момент, когда я оторопело стоял, ошеломлённый этим расстоянием, которое невозможно преодолеть, мне казалось, что моё сердце разорвётся на части. И почему было так нестерпимо больно? Отчего в те далёкие дни меня так бесили эти мерцающие звёзды, что в бесчисленном множестве были раскиданы по ночному небу?