Жить - Юй Хуа

— Я хоть и больная, а еще могу работать. Вот когда совсем силу потеряю, тогда и будешь мне записывать четыре очка.

Он ответил:

— Ладно, иди жать.

Цзячжэнь первую полосу сжала очень быстро, я уж даже решил, что врач ошибся. Но на второй полосе она сильно сбавила. Я к ней подошел и спросил:

— Как дела?

А она утирает пот и говорит:

— Иди занимайся своими делами, а в мои не лезь.

— Смотри не надорвись!

— Иди, иди!

Она боялась, что люди на нее обратят внимание. Я отошел — и вдруг слышу, как она упала. Я подбежал. Поднялась она сама, но еле стояла. Упала лбом прямо на серп, и теперь все лицо было в крови. Молчала и горько улыбалась. Я тоже ничего не сказал, взвалил ее на спину и потащил домой.

По дороге она расплакалась и спросила:

— Фугуй, я еще смогу сама себя кормить?

Я ответил:

— Сможешь.

Больше она не пыталась делать тяжелую работу. Хоть и горевала о потере четырех очков, но все-таки утешалась, что сама себя кормит.

Теперь Фэнся приходилось работать еще больше — что в поле, что по дому. Хорошо, она была молодая и каждое утро просыпалась с новыми силами. Юцин тоже помогал на нашем огороде. Как-то вечером, когда я возвращался с работы, он оторвался от грядок и сказал мне:

— Папа, я уже знаю много иероглифов!

— Молодец!

— Хватит на всю жизнь!

Я подумал, что он хвастает, но не придал значения:

— Тебе еще надо учиться.

— Я больше не хочу ходить в школу.

Я помрачнел:

— Так не пойдет.

На самом деле я и сам хотел забрать его из школы, но потом оставил эту мысль, чтобы не огорчать Цзячжэнь. Чтобы она не думала, что портит ему жизнь.

— Если не будешь учиться, я тебя зарежу.

Сказал — и тут же пожалел. Он ведь хотел бросить учебу ради семьи. Мне было и грустно и радостно, что он в двенадцать лет все понимает. Я решил, что больше не буду бить и ругать его без надобности.

В тот день я пошел в город продавать дрова, а на обратном пути купил ему пять конфеток. Первый раз купил подарок своему сыну. С пустыми коромыслами я зашел на школьный двор. Там было два здания, изо всех окон было слышно, как дети читают вслух. В последнем окне я увидел, как учительница что-то объясняет у доски, а Юцин бросает бумажку в голову другому мальчику. Я разозлился: Фэнся отдавали на сторону, Цзячжэнь болеет, а он вместо учебы дурью мается! Я бросил коромысло, влетел в класс и влепил ему оплеуху. Юцин только тогда меня заметил и побелел от страха.

Я заорал:

— Ах ты, дрянь! — И влепил ему еще. Он затрясся и бессмысленно уставился на меня.

Тут подошла сердитая учительница:

— Ты кто такой? Тут школа, а не село!

— Я его отец!

От моего крика она сама раскричалась:

— Уходи отсюда! Какой ты отец? Ты фашист, ты гоминьдановец!

Что такое фашист, я не знал, зато очень хорошо знал, что такое гоминьдановец. Откуда Юцину набраться хорошего поведения, если у него учительница такая оторва?

— Сама ты гоминьдановка! Ругаешься, как они! Я-то их видел!

Она открыла рот, чтобы мне ответить, и разревелась.

Из других классов набежали училки, вытащили меня на улицу и стали все вместе на меня кричать. Я ни слова не мог разобрать. Потом явилась еще одна, которую они называли «директор», и спросила, почему я бью Юцина.

Я ей рассказал по порядку и про Фэнся, и про Цзячжэнь. Она велела учительницам отпустить меня. Я взял коромысло и пошел восвояси. Из всех окошек на меня смотрели дети.

Дома я никак не мог успокоиться. Рассказал все Цзячжэнь, а она говорит:

— Что ты наделал! Как он теперь будет учиться?

Я подумал, что и в самом деле перегнул палку. И себя опозорил, и сына. Когда Юцин вернулся домой, я его подозвал, но он сделал вид, что не услышал. А когда Цзячжэнь его позвала, он к ней подошел и разрыдался.

Он месяц со мной не разговаривал, но все делал, как надо, и я не мог к нему придраться. Но он был еще маленький, и потом я увидел, что он хочет помириться, но никогда не сделает первый шаг. Я решил купить ему на последние деньги ягненка. Он и землю удобряет, и шерсть весной продадим, и Юцину радость. Цзячжэнь меня поддержала.

Я засунул деньги за пазуху, пошел в город и у моста Большого счастья купил ягненка. На обратном пути хотел зайти в школу показать Юцину, но вспомнил, что случилось в прошлый раз, и передумал. Когда я уже подходил к деревне, вдруг услышал, как сзади кто-то несется и кричит:

— Папа, папа!

Он от радости забыл, что со мной не разговаривает!

— Папа, этот барашек мне?

— Тебе, тебе, держи веревку!

Он аж зарделся от восторга, схватил ягненка на руки, потом поставил на землю, задрал ему задние ноги и говорит:

— Папа, это овечка!

Я засмеялся, взял его за плечи. Они были такие худые, что мне стало грустно. Я сказал:

— Юцин, ты уже большой. Больше я тебя бить не буду. А если и буду, то не на людях.

Я на него посмотрел, а он отвернулся и опять расстроился.

Теперь ему утром опять приходилось рано вставать и срезать для ягненка траву, да еще прибавилась работа в огороде. И в школу он опять носился бегом. А получилось так, что ему за этот бег вышла награда.

В школе устроили соревнование. Им надо было сделать по городу десять кругов. Юцин тогда учился в четвертом классе начальной школы, но участвовали и дети из средней школы. Я пошел в город продать овощи и заодно посмотреть, как там мой бегает. Пробежали его одноклассники, сначала шустрые, потом с заплетающимися ногами, и только за ними мой Юцин, босиком, с тапками в руках. Я подумал, что он меня позорит, но люди рядом его почему-то хвалили. Потом пробежали мальчики из средней школы. Я совсем запутался и спросил соседа: как же это большие отстают от маленьких? Оказалось, что Юцин опередил одноклассников на несколько кругов, и даже тех, кто был его старше лет на пять, обогнал на один круг. Я прямо весь раздулся от гордости. А Юцин как ни в чем не бывало вытер ноги о штаны, надел тапки и пошел себе. Даже нисколько не запыхался. Мне захотелось, чтобы все знали, что это мой сын. Я громко позвал его:

— Юцин! Сынок!

Он увидел меня и засмущался, выставил руки вперед и стал озираться. Я понял: он не хочет, чтобы его одноклассники меня увидели. Тут его позвал какой-то толстяк. Юцин сразу побежал к нему, потом оглянулся на меня и сказал:

— Меня учитель зовет.

Он боялся, что, когда вернется домой, я с ним рассчитаюсь. Я помахал ему рукой: