Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - Янвиллем ван де Ветеринг

Старший монах позволил мне нарушить данный мною обет восьмимесячного пребывания и отпустил меня на целый день. Я сел на трамвай и поехал на вокзал. На мне была новая нейлоновая рубашка, не пропускавшая пот, а день стоял теплый. Я смотрел на свободу через открытые окна грохочущего и трясущегося трамвая и понял, что пять месяцев провел в заключении. До сих пор я довольно часто выходил за ворота, но не далее чем на полмили. Я видел толпы людей, огромные киноафиши с полуобнаженными женщинами и агрессивно настроенными мужчинами с оружием в руках, витрины, полные разодетых в новые одежки кукол, и огромные серые здания торговых компаний и банков. Я чувствовал себя свободным и, однако же, был недоволен. Я не выбирал монастырскую жизнь, а скорее принял ее как средство для достижения цели. Но теперь, когда монастырь не давил на меня, я скучал по тишине сада с его красивыми серыми и зелеными красками и с однотонными одеяниями монахов. Здесь было слишком много суеты, сильной, преувеличенной. Яркие афиши казались лишними, крики и смех раздражали. Возможно, следовало бы заставить всех регулярно медитировать в построенных во всех городах мира залах. Каждый вечер с семи до девяти тишина строго соблюдается, в три тридцать утра обязательное посещение наставника. По наставнику на каждую улицу.

Придется также восстановить всю природу, окружить города обширными лесами, а в лесах понастроить хижин для отшельников, которым наставник уже не нужен. Бесплатные общественные столовые в каждом лесу. Для передвижения использовать лошадей и верблюдов, а то и слонов, и таким образом снова научиться жить рядом с животными, существами другого порядка. А между тем техника будет существовать и развиваться вместе с заводами, которые станут производить все самое лучшее, что придумают ученые. В неуклюжем трамвае я добрался до вокзала. Там было полно народу, а я не хотел толкаться и едва не опоздал на поезд. Для движения свободного места было достаточно, но мне показалось, что японцы нарочно толкаются на платформах. Поначалу они спокойно ждут и ведут себя вполне прилично, но, когда подходит поезд, начинают вдруг отчаянно толкаться и каждый норовит пролезть в дверь одновременно со всеми. То, что мне не хотелось толкаться, служило доказательством того, что кое-что в монастыре я усвоил. Я был совершенно спокоен и лишен «эго». Но вынужден был признаться, что и раньше никогда не толкался, даже в Роттердаме, где ходили переполненные трамваи. Я предпочитал добираться до школы пешком или дожидаться следующего трамвая. Мне давно уже не терпелось узнать, приносит ли мое обучение какие-то результаты. Казалось, сатори, просветление, достижение священной цели, было связано с определенным местом, и я все больше и больше к нему приближался. Продвинулся ли я сколько-нибудь или нет? Стал ли менее привязанным к тому, что происходит вокруг меня? Стал ли лучше понимать? Стал ли невесомее, свободнее? Я продолжал задавать себе вопросы, хотя наставник предупреждал меня, что это небезопасно.

— Ты и без того узнаешь, — говорил он. — Нет смысла беспокоиться. Твои достижения еще малы, лучше постарайся решить коан. Каков твой ответ на коан? Что ты можешь мне сказать? Говори!

В вагоне я оказался между несколькими людьми, среди которых была молодая красивая женщина лет двадцати. Я уже давно заметил ее: чувственное тело, большие раскосые глаза, густые черные волосы. Обращать на себя внимание незнакомых женщин я всегда считал ниже своего достоинства, а может быть, просто стеснялся. Как бы там ни было, я и сейчас не стал этого делать, но мне понравилось случайное прикосновение ее тела. Я подумал об упражнении на сосредоточение, которое повторял месяцами. Можно попробовать. Не успел я об этом подумать, как стал глубоко и очень медленно дышать, потом зафиксировал в памяти образ женщины, каким запомнил его с первого взгляда. Я постарался не думать ни о чем другом и, когда понял, что достиг определенного уровня сосредоточенности, мысленно велел женщине прижаться ко мне. О чудо из чудес, она подчинилась! Я почувствовал, что она трется о меня, поначалу мягко и украдкой, но постепенно все сильнее и сильнее, и услышал, как она задышала громче и глубже. Она терлась о мой бок и дрожала.

«Что теперь? — подумал я, ибо от ее прикосновения во мне забурлила кровь. — Должен ли я с ней заговорить? Стоит ли попросить ее сойти на следующей станции? Мы снимем номер в гостинице, у меня есть деньги. А в Кобэ я поеду вечером. Консул подождет».

Но мое возбуждение прервало сосредоточение, женщина высвободилась и чуть отодвинулась. Я глянул на нее и заметил в ее глазах испуг. Но тут случилась остановка, и она вышла. Мою кожу под нейлоновой рубашкой покалывало, по лицу струился пот. «Не за черную магию превозносят дзен, — подумал я. — Масса проблем и напрасная трата энергии. Ну, пошла бы она со мной, а что дальше? Приключение, шаг в никуда? Воспоминание, которое будет мешать медитации в будущем? Джеральд говорил, не надо стесняться. Может, он упражняется в поездах?» Позже я спросил его об этом, но он притворился, будто не понял, о чем я.

Я не стал рассказывать о случившемся наставнику. Результат эксперимента мне и так ясен, могу обойтись и без его сарказма. Давно известно, что тот, кто тренирует силу воли, может влиять на других ничего не говоря, не делая ничего заметного. Монахи рассказывали мне, что в Японии живут колдуньи, которые за определенную плату могут заговорить твоего конкурента в бизнесе или соперника в любви, и тот сломает ногу или простудится, — все зависит от цены и квалификации.

— Но следует быть очень осторожным, — говорили монахи, — сила, созданная колдуньей, не исчезает и в конце концов оборачивается против вызвавшего ее человека. Колдуньи наказывают самих себя, и их клиенты тоже дорого расплачиваются.

Я успокоил себя тем, что не замышлял ничего злого, разве что немного сексуального удовольствия и совместной близости с оргазмом — и никакого вреда.

В Кобэ я стоял перед бесцветным монолитным зданием, восхищаясь голландским львом, который рычал и огрызался на цветном позолоченном гербе над входом. Где-то в этом здании за широким столом сидит представитель моей родины. Маленькая черная книжечка в моем кармане — пропуск в этот клуб. Вряд ли они сделают что-нибудь для меня, разве что попросят заплатить за штемпель (так сказано в маленькой черной книжке). Не следует ничего ждать. Мне не на что надеяться, только на право считаться гражданином общей с ними страны. Так оно и вышло. Правда, кое-что они все-таки сделали. Меня угостили чашкой хорошего кофе и голландской сигарой. Еще позволили сесть в большое кожаное кресло.

— Вы живете в буддийском монастыре, — сказал консул. — Мы слышали о вас. Тут один человек в Кобэ просит, чтобы вас ему представили. Если вы не против, я ему позвоню.

Я согласился. Мне нечем было заняться, и, хотя монастырские ворота закрываются в девять вечера, я знал, как, повернув тайный рычажок, войти с черного хода. Старший монах пообещал мне не закрывать черный ход на ночь. Я мог не возвращаться хоть до трех часов утра.

Консул позвонил, и минут через десять явился господин по имени Лео Маркс и горячо меня поприветствовал. Поблагодарив слугу народа за содействие, он пригласил меня на ланч. В его «крайслере», очень большом, черного цвета, совсем новом, по крайней мере поддерживаемом в хорошем состоянии, у меня появилась возможность изучить его. Высокого роста, слегка за сорок. Седина на висках. Явный гомосексуалист. Насчет последнего я был уверен, хотя никаких доказательств не имел. Многие мужчины носят галстуки розового цвета, а легкий запах духов вполне мог оказаться запахом лосьона для бритья.