Грязное мамбо, или Потрошители - Эрик Гарсия

Разворачивается рекламная кампания, в ходе которой чаще всего обсасываются особенности нового дизайна. Можно устроить сенсацию на телевидении или засветить искорган в новом боевике, особенно если в сцене погони селезенка засекает полицейский радар. Печать возбуждает население, воздвигаются рекламные щиты, телевизор начинает трахать мозги каждые две минуты — кампания восхваления набирает обороты.

Сыплются заказы. Никто уже не хочет ходить со старым «Селезнем»; конечно, он помогает организму справляться с инфекцией, но что за польза в селезенке, если с нею нельзя безнаказанно выжать девяносто пять миль в час? Народ впадает в ажиотаж, и вскоре тысячи клиентов вносят резервные депозиты и платят аванс, а вице-президент, подбросивший идею новой селезенки, получает двухмесячный оплаченный отпуск на Фиджи.

Наконец идут к инженерам медицинской техники и говорят, что им придется создать чертову селезенку, используя рекламные листки в качестве рабочих чертежей. Очень важно, подчеркивают, сделать особый упор на антирадар. Если не получится — все, проект накрылся.

Каким-то чудом инженеры ухитряются кардинально изменить дизайн селезенки так, что новая модель действительно работает, и уложиться в сроки, успев за считанные дни до Рождества. Теперь чья-нибудь бабуля может победить изнурительный кашель и тащиться по тротуару, не опасаясь штрафа за превышение скорости.

А все благодаря корпорации «Таихицу» и ее невероятному сплину.[6]

Но прежде чем искорган будет доставлен и имплантирован в бабулю, он проходит через департамент безопасности «Таихицу». Здесь команда специально обученных ассистентов из службы по возврату биокредитов за смешные деньги вплавляет в корпус органа пассивный передатчик — прямоугольный чип не больше волоска на тыльной стороне ладони. Его помещают на незаметном, почти невидимом участке; даже получи клиент каким-то образом доступ к искусственному органу в своей брюшной полости, он не сможет найти и удалить чип.

И сидит этот чип спокойно и счастливо в бабулькиной новой селезенке, пока мимо не пройдет со сканером специалист отдела по возврату биокредитов и не активирует его радиосигналом. На экране сканера тут же высветится производитель искоргана, дата установки и фирма-кредитор. Если наш специалист идет не по селезенку или не по конкретную бабульку, он прошествует мимо, тронув шляпу, и продолжит сканировать окрестности, уверенный, что вскоре отыщет должника.

Но ежели бабка неаккуратно выплачивает бабки…

Вот почему я редко выхожу на улицу.

Спустя еще двадцать фотосессий и пару младенцев, которых мне пришлось поцеловать через двухдюймовый слой меха и лайкры, я прошел через двойные двери в чрево исполинского чудища — Кредитного союза. Именно здесь я мог пропасть ни за цент и едва не пропал, так что слушайте.

Я искал стенд «Разыскиваются» со своим портретом. Объявление о моем розыске. Считать собственную персону достойной списка ста самых разыскиваемых Кредитным союзом лиц с моей стороны было безумием и непомерной мегаломанией, но у меня возникло ощущение, что они захотят как можно скорее найти своего бывшего сотрудника. Покамест я избегал их лап вот уже три месяца, просачиваясь, как вода между пальцев, оставаясь в живых дольше, чем девяносто пять процентов злостных неплательщиков, и от этих сухих цифр у руководства наверняка вскипала желчь.

Тяжелое металлическое ограждение змеей вилось по залу, регулируя движение очереди с ювелирной точностью, невиданной по другую сторону раздвижных дверей. Это напомнило мне поездку на Ближний Восток по душу задолжавшего союзу шейха, который смылся из страны, унеся в себе кишечник стоимостью в шестьсот тысяч, ему не принадлежавший. Шейх предлагал взятку, обещал немедленно погасить кредит и озолотить меня в частном порядке, но я тогда переживал паршивый период между двумя браками и пребывал в отвратительном настроении, поэтому забрал то, за чем приехал, и оставил шейха на полу облицованной мрамором ванной в его дворце в пустыне.

Я это к тому, что по дороге на Ближний Восток меня провели чередой бетонных бункеров, построенных невероятно извилистой линией и на таком расстоянии, что границу невозможно было пересечь со скоростью свыше шестнадцати километров в час. Чтобы довести информацию до сознания последнего тупицы-туриста, на крышах бункеров размещались солдаты, поигрывая автоматами неопределимого производства. Одним нажатием спускового крючка они могли превратить мою машину в швейцарский сыр, поэтому я ехал медленно и осторожно, как хрупкая старушка из Пасадены.

Примерно так я чувствовал себя сегодня утром, зажатый между перилами высотой по пояс; наемники, бдившие за безопасностью союза, расхаживали туда-сюда, погавкивая, чтобы мы приготовили бумаги и не устраивали чего не надо в вестибюле. Я кое-как просачивался мимо разношерстных страждущих, пританцовывая а-ля Легкое, подражая движениям, которые в прошлом сто раз видел у настоящего Ларри. Если бы не мысль о тазерах и пистолетах у окружавших нас людей, я чувствовал бы себя полным идиотом, но в сложившейся ситуации был только рад анонимности, пусть и столь жалкой.

Если я когда-нибудь увижу пацана, носившего этот костюм, то буду к нему добрее. Периферическое зрение в этой штуке практически отсутствовало, и я мог лишь догадываться, что по ходу пьесы свалил с ног несколько больных людей. В какой-то момент я наткнулся на барьер и отлетел, по ощущениям, к стене. Правда, у стены оказались толстые от каменных мышц руки.

— А ну, с…лся с дороги, — послышалось рычание, и, еще не повернув затянутые тюлем отверстия для глаз к источнику звука, я уже понял, что совершил большую ошибку.

Маленькие глазки Тони Парка и его гигантский нависающий лоб уткнулись в ткань и мех костюма, словно он решил в него втиснуться.

— Извините, сэр, — промямлил я, подделываясь под ломающийся подростковый голос.

Тони и не подумал отодвинуться и пропустить. Наоборот, уперся еще сильнее, пахнув несвежим запахом тела вроде гниющих водорослей.

— Пяль гляделки на дорогу, когда прешь, не то я выбью их из твоей сраной башки!

Я самым дружелюбным образом оттопырил пальцы в больших меховых варежках и торопливо пошаркал прочь, чувствуя, как Тони сверлит мне взглядом затылок — в смысле затылок Легкого, но не остановился и не обернулся. Не стоило давать новый повод для наезда. Не то чтобы я не хотел врезать Тони Парку — его давно следовало поставить на место. Я просто не мог расходовать пули — кто знает, когда они мне пригодятся.

В середине очереди ограждение шло ближе к стене, и я сумел изучить разнообразную информацию, вывешенную на гладком мраморе. В основном это были рекламные листовки, призывающие клиентов отказаться от природных органов в пользу более совершенных искусственных с длительным сроком службы. «А слабо вам пить, как в старших классах? — вопрошала темно-желтая, словно пиво, бумажка. — Попробуйте новую печень „Таихицу“!»

После рекламных листков и завуалированных угроз шла основная фреска этой мраморной стены — мрачные морды ста самых разыскиваемых клиентов. Каждый постер был примерно шестнадцать на одиннадцать дюймов, и, кроме цветной фотографии и основных данных дебитора, там значился последний известный адрес, номера телефонов, кредитных карт, записи из истории болезни, гигиенические привычки и размер ноги разыскиваемого плюс аналогичные данные на близких друзей и родственников. Когда в дело вмешивается союз, приватности можете сделать ручкой; бумаги, которые вас заставляют подписать в трех экземплярах, самым недвусмысленным образом дают это понять.