Черные сказки железного века - Александр Дмитриевич Мельник

дедушку в клетчатой рубашке и коричневых брюках. Он приветливо улыбался мне слегка исподлобья, а в глазах поблескивали очень знакомые озорные искорки. Пресветлый рай, со мной, никому не известным журналистом из России, заговорил Фил Хилл! Чемпион мира «Формулы-1» шестьдесят первого года... «Он из очень немногих, абсолютно искренних людей, кому удалось добиться в автогонках настоящей славы», — как-то сказал о нем один весьма авторитетный в этом деле дядька английский журналист Даг Най. Как-то давным-давно я написал о Хилле очерк — на редкость наивный, но искренний. По правде говоря, таких, как он, теперь не делают. Умный, порядочный и честный — штучный, товар. На фоне нынешних чудо-гонщиков со счетчиком купюр вместо мозгов — настоящее ископаемое.

— Здравствуйте, мистер Хилл, — я с трудом подбирал английские слова. — Вам тоже нравится Спа? Если у вас есть пять минут, расскажите мне что-нибудь о том, как вы...

Следующие полтора часа пролетели быстрее пяти минут — мы прошлись от «Бланшимона» к боксам, вдоль стартовой прямой вышли к «Источнику» и посидели в ресторанчике перед главной трибуной. И все время говорили. Хилл оказался замечательным рассказчиком. Конечно, из-за моего английского большая часть тонкого, на грани едкой иронии, юмора собеседника и его философских размышлений пропали втуне. Но главное, как и я, он обожал автомобили.

— Когда это началось? Ей-богу, не помню. Кажетется, я любил их всегда. Сидеть справа от водителя, вцепившись в ручку двери или переднюю панель и пожирать глазами дорогу — вот что было высшим счастьем для мальчишки из Майами. Мне было года два с половиной, наверное, а может три — да, скорее три, мы тогда уже переехали из Флориды в Санта-Монику, в Калифорнию — когда отец купил большой 12-цилиндровый «Пакард». Только что открыли Прибрежное шоссе и мы отправились на пикник. Помню, автомобиль несся со спуска на бешеной скорости, я посмотрел на спидометр — восемьдесят! Миль, молодой человек! По-вашему, по-европейски, сто тридцать, не меньше — для конца двадцатых это была приличная скорость. Когда мы добрались до Окснарда, все наши повыскакивали из машины, как ошпаренные, мама назвала отца «проклятым убийцей». А мне страшно понравилось.

Однажды, в тридцать шестом, когда мне уже исполнилось девять, к родителям приехали друзья. Я мигом забрался на водительское сиденье их новенького «Олдсмобиля» и давай крутить руль, нажимать педали, переключать передачи! Хозяин машины, улыбнувшись, спросил, умеет ли славный мальчик водить. И славный мальчик, глазом не моргнув, выпалил: «Конечно!»

Первого своего значительного успеха Хилл добился в 1958 году, когда с белъгийцем Оливье Жандебьеном (на снимке слева) выиграл «24 часа Ле-Мана».

Тут, к ужасу родителей, этот добрый самаритянин сел со мной рядом и сказал: «Тогда поехали. Ну, что же, ты? Смелее!» Сердце замирало от восторга, пока мы объехали наш квартал. Это было совершенно потрясающе! Смотрите все: я, Филип Тоул Хилл-младший, сам еду за рулем!

С тех пор моя любовь к автомобилям превратилась в нечто вроде одержимости, навязчивой идеи. Моими игрушками были только машинки, моим любимым чтением — автомобильные журналы. Я просто бредил фантастическими названиями — «Изотта-Фраскини», «Испано-Сюиза», «Роллс-Ройс», «Дюзенберг», «Эксцельсиор». Меня совершенно захватила романтика гонок Гран-при. Я взахлеб читал о битвах могучих «Мерседес-Бенцев» против хитроумных «Ауто-Унионов», о том, как сражались против немецких машин «Альфа-Ромео» и «Бугатти», «Мазерати» и «Делаэ». Караччиола, фон Браухич, Биркин, Шо казались настоящими небожителями. Какие там мушкетеры, рыцари, викинги — слабаки! Вот автогонщики — настоящие герои... Помню, чтобы послушать одного из них, знаменитейшего американского аса Ральфа де Пальма, я ездил по вечерам через весь город на велосипеде в Клуб безлошадных экипажей.

Музыка? Гм-м... Говорите, что вы из России? И в России знают, что Фил Хилл — большой любитель музыки? По вашему лицу, молодой человек, я вижу, что вы шутите. Впрочем, не обижайтесь, я ведь так, я тоже шучу. Понимаете, я довольно стеснительный человек, мне трудно вот так сразу говорить о том, что мне действительно дорого, с первым, простите, встречным.

Это все гены. Я ведь удивительная помесь — отец, Филип Тоул Хилл-старший (знаете, кстати, что так «Тоул»? Колокольчик! Так что я — колокольчик-младший), состоял в совете директоров «Мака», одной из крупнейших в Штатах фирм, производивших грузовики. Это уже потом, уйдя на покой, он стал сначала старшиной присяжных Большого жюри Лос-Анджелеса, а потом — главным почтмейстером Санта-Моники. А мама, в девичестве Лелла Лонг, была видной евангелисткой. Вас в Советском Союзе вряд ли учили, чем отличаются евангелисты от баптистов или адвентистов седьмого дня, ведь так? Впрочем, не важно, главное, и для меня в том числе, что она еще и писала музыку — религиозную и светскую. Правда, я с раннего детства ее разочаровал — не захотел стать профессиональным музыкантом: отцовские, автомобильные гены пересилили. Тем не менее, благодаря маме-композитору у меня была настоящая волшебная комната: обитая темно-красным бархатом, с громадным черным роялем, и вся полна музыки. Здесь жили произведения лучших музыкантов мира — оперы, симфонии, балеты. Разумеется, и русские — Чайковский, Глинка... А Мусоргский — настоящий великан.

Перед Гран-при Франции 1959 года Фил Хилл (он за рулем «Феррари-246-Дино») настоял, чтобы в команду приняли Дэна Герни (он стоит справа).

Вот вы улыбаетесь. Не верите, что двенадцатилетнему мальчишке мог вскружить голову Брамс или Шуберт? Да вы знаете, что я два года играл в джаз-банде на трубе? Но, в общем, вы правы. Слушать музыку мне в любом случае нравилось больше, чем играть самому. И все равно, ни Бетховену, ни Вивальди не удалось победить автомобили. Хотя геноссе Людвиг и синьор Антонио очень старались. Но первое, что я сделал, — уговорил тетку дать мне десять баксов на старенький «Форд-T», который мы с приятелем Джимом присмотрели у дилера. Хелен — мамина сестра. Я ее почти не знал, и вдруг она объявилась. И очень меня, оказывается, любила. А ее подарок был поистине королевским. Понятно, разъезжать по Санта-Монике и ее окрестностям мне не разрешалось — возрастом еще не вышел. Потому мы с Джимом гоняли по его ферме. А потом недалеко от города, в местечке Каньон открыли четырехсотметровый трек — вот уж я там отрывался! Еще целых семь лет, как раз пока шла война.

К тому времени я закончил школу — пройдя попутно замечательный курс механики, подрабатывая в свободное время на бензоколонке — и поступил в Калифорнийский университет. Только единственное, что я там изучал с