На руинах - Галина Тер-Микаэлян

Похолодев, Феодосия Федоровна с трудом проглотила вставший в горле ком. Прокоп действительно в последнее время частенько не ночевал дома, отговаривался тем, что останется у приятеля — они, якобы, готовятся вместе поступать в вечерний институт. Тем не менее, она приняла невозмутимый вид и равнодушно проронила:

— Не знаю, скорей всего это обычные сплетни. Если б было что-то серьезное, сын мне бы, я уверена, сказал, — все же не сумела сдержать любопытства: — А эта женщина… Агафья… она что — вдова?

Клиентка, блаженствуя, выдала требуемую информацию:

— Разведенка. Муж был военный, они в сорок первом поженились. Он, как вернулся, года три с Агашкой прожил, потом к другой переметнулся. Сначала просто так встречался, потом, когда уже на серьез у них пошло, Агафью стал просить: дай, мол, развод по-хорошему. Она уперлась: нет и все! Он просил, просил, потом в суд подал — так Агашка и через суд развод не давала. У военных ведь с разводами строго, а он еще и партийный — так она все к нему в парторганизацию бегала, командиру жалобы писала. Почти год с этим разводом ему тянули, пока он справку от врача не принес, что та его женщина ребенка ждет. Тут уж судье пришлось развести — раз ребенок, то ничего не попишешь.

— Ей самой, Агафье этой, родить бы, пока он при ней был, — осторожно заметила Феодосия Федоровна. — Что ж она за три года-то не сообразила? Были бы дети в доме, так и муж не стал бы в другую сторону глядеть.

— Прям, вы скажете тоже, Феодосия Федоровна! Разве от этого зависит? — клиентка передернула плечами под укутавшим ее парикмахерским покрывалом. — У нас на заводе мастер от трех детей к молодой формовщице ушел. Сейчас мужиков на всех баб не хватает, так им полное раздолье, что хотят, то и творят. А у Агашки, говорят, вообще детей не может быть, у нее в начале войны, когда окопы рыли, выкидыш случился, и ей доктора что-то удалили — иначе нельзя было, а то бы кровью истекла.

— Выкидыш? — Феодосия Федоровна напряженно свела брови. — Да-да, я припоминаю — когда мы работали на окопах, у одной девушки случился выкидыш. Не знаю, правда, Агафья ли это была, я вообще не знала, как ее звали — мне женщины потом рассказывали. Жалко, бедная.

Ей припомнились страшное военное время, промерзлая, неподдающаяся лопатам земля, донесшийся откуда-то издали пронзительный крик боли. Вечером говорили, что у молодой женщины от тяжелой работы случился выкидыш, и ее увезли в госпиталь. Случай этот быстро забылся, не до того тогда было — совсем рядом рвались снаряды, и каждый миг для любого из работавших в поле мог оказаться последним.

— Да чего ее жалеть! — презрительно хмыкнула клиентка. — За войну мы все натерпелись, что ж теперь — каждый будет другим людям жизнь отравлять? Ведь Агашка до чего вредная — муж после развода хотел с ней честно квартиру поделить. Говорит: одна комната тебе, другая пусть нам будет. Пришли они с новой женой с вещами, а Агафья в квартире изнутри заперлась, кричит: «Не пущу! Ты с ней здесь все равно жить не будешь! А если насильно въедете, то и жене твоей и ребенку что-нибудь сделаю!» Он сначала попробовал было ее уговорить, потом увидел, что бесполезно, и рукой махнул — не надо мне такого, лучше я с женой в общежитие для военных пойду. Ушли, и даже из квартиры он выписался. Агашка потом на заводе бабам рассказывала: «Я их так шуганула, что они больше носа ко мне не сунут!». И зря она радовалась, потому что кто же ей разрешит одной в двух комнатах жить? Ее сразу же уплотнили и одну комнату забрали. Агафья взбесилась, конечно, тоже пробовала новую жиличку не пустить, но тут уж ей не с мужем воевать пришлось — к ней гимнастку подселили, она по области первые места завоевывала. Девушка-сирота, родители на фронте погибли, и, говорят, сам председатель исполкома велел ей комнату выделить. Характера тоже решительного — сразу Агафью на место поставила. Та долго злая ходила, на всех гавкала, а теперь все позабыла, расцвела — в сыночка вашего клешней вцепилась. Так что вы в оба смотрите, Феодосия Федоровна, потому что баба это такая, что…

Тревога и сомнения овладели Феодосией Федоровной. Раньше ей никогда не приходилось спорить с сыном — Прокоп рос спокойным и дисциплинированным мальчиком, даже подростком не доставлял особых хлопот ни учителям, ни матери. Неужели теперь, когда он, повзрослев и возмужав, вернулся из армии, ей придется что-то от него требовать, доказывать, объяснять? И что, собственно, объяснять — то, что его завлекла в свои сети нехорошая женщина? Нехорошая, потому что, не удовлетворившись выпавшей ей на долю горькой судьбой, связалась с пацаном на десять лет ее моложе?

Тяжело вдруг стало Феодосии Федоровне, и припомнились ей собственные до боли тоскливые и мучительно-одинокие ночи, встала в памяти вся жизнь, прошедшая под надвинутым на лицо черным платком. В тот день она рано легла спать, долго ворочалась и, наконец, решила:

«Что Бог даст, то и будет, а сын сам разберется».

Так ничего и не сказала Прокопу. Время шло, он то исчезнет на пару ночей, то снова появится, а в один прекрасный день привел домой незнакомую девицу и представил матери:

— Мам, это моя жена Ирина, мы сейчас в ЗАГСе расписались.

Мать с минуту растерянно разглядывала вновь испеченную сноху. Девушка была крепкого сложения и довольно высока ростом — даже немного выше Прокопа. Коротко остриженные волосы обрамляли миловидное личико с решительно очерченным подбородком, и у Феодосии Федоровны мелькнула мысль, что Ирина напоминает женщину с плаката «Родина-мать зовет». Оправившись от неожиданности, она с достоинством кивнула:

— Что ж, поздравляю. Жаль, не знала — никакого подарка не приготовила. Присаживайтесь к столу, я сейчас накрою.

В словах ее слышался скрытый упрек, но Ирина, не обратив на это никакого внимания, весело и широко улыбнулась.

— Ничего страшного.

Феодосия Федоровна поставила на стол чугунок с мясом, нарезала колбасы и хлеба, вытащила из шкафа полбутылки водки, что осталась после новоселья, разлила по стопкам. Ирина пить не стала, лишь слегка пригубила и при этом в упор смотрела на мужа, словно желая ему о чем-то напомнить. Прокоп опустошил одну рюмку, вторую, третью, налил себе четвертую и лишь после этого, раскрасневшись, решился и начал:

— Мам, мы с Ирой с тобой поговорить хотели. Понимаешь, у нас такое дело, что… Короче, хотели тебя попросить, Ира скажет.

Ирина немедленно подхватила:

— Да, мы хотели вас очень попросить. Понимаете, — помедлив, она искоса взглянула на мужа, — ну, короче, я тут рядом живу — на улице Коминтерна. Комната хорошая, большая, только соседка вот… Из-за нее мы с Прокопом даже свадьбу не смогли по-людски справить.

— Не пойму, — Феодосия Федоровна пожала плечами, — причем здесь твоя соседка? Это ваша свадьба.

— Ну, знаете, она очень вредная баба, просто ужас какой-то! — Ирина брезгливо поморщилась и выпятила вперед подбородок. — Когда меня к ней подселяли, она невесть что устраивала — мне даже с милицией вселяться пришлось. Главное, я-то причем? От нее муж сбежал, и ее все равно бы уплотнили — не будет же она одна в двух комнатах жить! А мне по ходатайству горкома комсомола ордер дали, я за город на соревнованиях выступала. Так она мне в первый же день знаете, что сделала? В суп грязной воды налила, в которой у нее белье кипятилось. Хорошо, я еще не отравилась — там отбеливатель был.