Страж Раны - Андрей Валентинов

— Это у вас имеет! — огрызнулся Степа, вспомнив все свое недовольство от уроков Закона Божьего в заводской школе. — Это у вас за чечевичную похлебку чего-то там отдают…

— У нас? — искренне удивился гость.

— Ну-у… — Я к тому, что мне не надо…

— Подумай, Степан…

— А, ладно! — решился Косухин. — Там, у старика, что нас прятал, дверь есть. Интересно было бы туда заглянуть. Только чтоб обратно вернуться!

— Не ведаешь, о чем просишь, — покачал головой незнакомец. — Но да будет так… Прощай, и если будет невмоготу, проси помощи — тебе помогут.

— У кого?

— Ты просил помощи возле тела Ирмана. Просил, когда падал самолет. Тебе помогли…

Косухину стало жарко. «Откуда?» — мелькнуло в голове, и вдруг его охватило странное чувство, похожее на стыд.

— Я… ну, в общем, в Бога не верю…

— Не лукавь сам с собою, Степан. Мы еще увидимся… Прощай…

Степа, все еще пораженный, едва кивнул в ответ, почему-то ожидая, что его гость исчезнет в столбе пламени или воспарит в небо. Но незнакомец, секунду постояв на пороге, быстрым шагом направился куда-то вправо, как раз туда, где лежала тропинка на Шекар-Гомп. И почти тут же звезды стали гаснуть, а из налетевшей тучи пошел густой пушистый снег…

— Что, уже утро?

Арцеулов выбрался из-под тулупа, недоуменно глядя то на Степана, то на розовеющее небо.

— Кажись… — вяло ответил Косухин. Он и сам не заметил, как просидел остаток ночи, ни о чем не думая и глядя на медленно падавший снег. Под самое утро снег перестал. И почти сразу же начало светать. Площадка перед пещерой стала гладкой и ровной, снег скрыл тропинку, протоптанную вечером и следы ночного гостя, уходящие к ручью.

— Почему вы меня не разбудили? — Арцеулов был явно недоволен. Высыпаться за чужой счет он не считал возможным.

— Спать не хотелось, — столь же вяло ответствовал Степа. — Ты лучше, Ростислав, кипятку сообрази… Пора идти.

Капитан хотел по привычке вступить в перепалку, но поглядел на Степу и решил не встревать. Он с удовольствием умылся снегом и стал разводить огонь, сожалея, что в подаренном мешке не оказалось немного чайной заварки…

…Тропу нашли сразу. Она тянулась вдоль ручья, прижимаясь к отвесной черной стене, поднимающейся сколько было глаз вверх на невероятную высоту. Ручей — или небольшая речка — протекал в глубокой узкой расщелине, а тропа тянулась как раз между ним и стеною. Она была неширокой — едва ли больше полутора метров, и вдобавок завалена снегом. В общем, идти было трудно, да и опасно, зато можно не бояться потерять дорогу, к тому же тропа вела точно на юг.

Степа взвалил мешок с продуктами на плечи и уверенно пошел вперед, протаптывая тропинку. На протесты Арцеулова он обозвал его контуженным, а на повторные призывы предложил меняться через каждый час. С этим и двинулись, Косухин шел не быстро, но уверенно, оставляя после себя ровный след. Снег был достаточно глубоким, но не твердым, вдобавок потеплело, и даже косухинская шинель вполне защищала от холода. Гора прикрывала от ветра, было совершенно тихо, лишь шумела речушка, да изредка откуда-то издали доносились отзвуки похожие на разрывы снарядов. Впрочем, Арцеулов, кое-что читавший о горах, сразу же предположил, что это дальнее эхо лавин, падавших с вершин в ущелья. По просьбе Косухина он кратко объяснил, что такое лавина, после чего Степа стал время от времени не без опаски поглядывать вверх.

Разговаривали мало, больше молчали, тем более говорить, двигаясь гуськом по узкой тропе, не особо удобно. Арцеулов, старясь вступать след в след, думал, где доведется ночевать следующую ночь, за сколько дней удастся дойти до Шекар-Гомпа и как действовать дальше, имея лишь по короткому ножу, годному только для открывания консервов. Арцеулов начал понимать, что эта затея может выйти весьма трудной. Ему очень захотелось, чтобы здесь оказались те, кого он оставил еще весной 19-го — друзья по Ледяному походу, с которыми они шли по такому же снегу, поддерживая друг друга, волоча казавшиеся такими тяжелыми винтовки и подсумки с патронами. Ростислав вспомнил спокойного, всегда собранного и решительного капитана Корфа — их ротного, фронтового разведчика с двумя Аннами и Владимиром, всегда веселого и отважного Андрея Орловского и давнего, еще с семнадцатого года, приятеля — князя Ухтомского. Арцеулов подумал, что вместе с Виктором Ухтомским он взял бы Шекар-Гомп играючи. Во всяком случае, это едва ли труднее, чем то, что приходилось делать между Ростовом и Екатеринодаром.

Капитан усмехнулся, вспомнив, как на ночевке в Усть-Лабинской, после трех дней тяжелых боев с бригадой балтийских моряков, они отсыпались, а затем откуда-то появилась гитара, и его заставили играть всю ночь. Тогда, под утро, он написал, вернее сымпровизировал песню, где главным героем выступал Андрей Орловский, который в ту ночь был почему-то неожиданно мрачен и неразговорчив. «Не падайте духом, поручик Орловский…» Позже эту песню пели другие, и вместо Орловского часто выступали иные персонажи, особенно если фамилия вкладывалась в строку. Почему-то чаще всего упоминали Ухтомского — Виктор, аристократ чистых кровей, неистово храбрый и ненормально честный был всеобщим любимцем…

Ростислав вновь усмехнулся, но на этот раз невесело. Прошло больше года, и Бог весть кто из них, его друзей по Ледяному анабазису, еще жив. Армии Деникина — Арцеулов узнал это перед самой нижнеудинской катастрофой — бежали к Новороссийску, спасти их могло лишь чудо, а чудеса на этой земле встречались все реже…

Последний раз Арцеулов брал в руки гитару в Омске, когда нашел Ксению, и они отмечали встречу на квартире у ее тетки. С тех пор, а особенно после Екатеринбургского госпиталя, играть было некогда и не для кого. Интересно, — мелькнула уже совершенно нелепая мысль, — играет ли краснопузый Степа на гитаре, или «товарищам» полагается лишь балалайка? Капитан с мстительным ехидством представил себе красного командира Косухина с балалайкой и всенепременно в лаптях. Картинка вышла на славу.

Степу заботило другое. Вначале он мысленно ругал последними словами тропу, которая оказалась не только узкой, но и неровной, вдобавок скользкой. Затем удалось войти в темп, дело пошло легче, и можно было задуматься о некоторых более абстрактных вещах. Косухин еще раз вспомнил свой разговор с ночным гостем и остался весьма недоволен.

Прежде всего он поступил не по-товарищески и не разбудил капитана. Теперь он даже не решался рассказать о ночном происшествии. Арцеулов может не поверить, а кроме того таинственный гость приходил именно к нему. Подумав, Косухин решил, что вел разговор неверно. Следовало, конечно, быть вежливым и благодарным, но зато по больше слушать и по меньше болтать. Собственные речи Степа обозвал «излияниями», а выходку насчет загадочной двери вообще счел неуместной. Этак его, железного большевика-ленинца, примут неизвестно за кого. Косухин вспомнил слова подзабытого товарища Чудова о собственной политической незрелости, оценив их куда более самокритично. И вообще, здесь, вероятно, нужен не он, а другой товарищ, куда более опытный и надежный. Косухин вспомнил давнего друга-приятеля еще по октябрю 17-го, Кольку Лунина, теперь, по слухам, комиссарившего где-то на юге. Тот, даром, что моложе Степы, точно сообразил бы, что к чему. Недаром Косухину, несмотря на орден и давний партийный стаж, никогда не поручали больше батальона, а Лунин, как говорили, уже комиссарил в дивизии. Степа вздохнул, выбросив пораженческие мысли из головы. Николаю сейчас тоже, небось, нелегко на деникинских фронтах!