Последний день СССР. Свидетельство очевидца - Андрей Грачёв

…Весна 91-го оказалась еще более хмурой, чем зима. К республиканским мятежам против Центра, поощряемым Россией, добавилось обострение противостояния между противоположными политическими флангами – консерваторами и радикалами. Весной оно чуть не вылилось в кровопролитие уже не на улицах Вильнюса, а Москвы.

В марте, когда надо было отмечать 60-летие Горбачева, Москва была на грани политического взрыва. Группа «Союз» в Верховном Совете требовала отставки слишком нерешительного президента и введения в стране чрезвычайного положения. Межрегиональная группа и ее лидер Ельцин, обвиняя Горбачева в «диктаторских наклонностях», настаивали на том, чтобы верховная власть в стране была передана Совету Федерации, иначе говоря, синклиту республиканских президентов. В то время как «Советская Россия» разоблачала связи Ельцина и его окружения с «чеченской мафией», проельцинские СМИ обвиняли Горбачева в том, что он рассчитывает с помощью реакционного союзного парламента и генералитета задушить демократию и физически устранить Ельцина.

Складывалось впечатление, что Горбачев мешал и тем, и другим. Он же, как мог, оттягивал прямое столкновение между радикалами с той и другой стороны, надеясь предотвратить «разборку», чреватую непредсказуемыми последствиями для всей страны.

В марте, когда 300-тысячная демонстрация сторонников Ельцина вышла на улицы столицы в знак протеста против требования депутатов-коммунистов отправить председателя российского парламента в отставку, министры Пуго и Язов направили в город войска.

Чтобы психологически воздействовать на Горбачева, силовики забросали его информацией о том, что демонстранты собираются штурмовать Кремль, используя лестницы и веревки, чтобы подняться на кремлевские стены. Кровопролития удалось избежать чудом.

Однако даже после этой очевидной провокации с их стороны Горбачев не изменил своей выжидательной позиции и не порвал публично с «ястребами», пока не подготовил альтернативное политическое решение. Когда позднее его упрекали в том, что он вовремя не избавился от Крючкова и Язова и, таким образом, не предотвратил августовский путч, он в свое оправдание говорил, что такой шаг, предпринятый весной, мог бы, наоборот, ускорить попытку переворота.

Среди прочих последствий неудачной попытки заигрывания с консерваторами Горбачеву пришлось считаться с ростом популярности его главного политического соперника Ельцина. Весной 1991 года впервые популярность российского лидера поднялась до 60 %, в то время как рейтинг Горбачева опустился до 30 %.

В парламенте стычки между радикалами и консерваторами приобретали все более ожесточенные формы. Единственное, в чем сходились те и другие, – это в требовании отставки президента. Одни предлагали немедленное объявление Верховным Советом чрезвычайного положения, другие настаивали на передаче власти коллективному «боярскому» совету из республиканских президентов.

Возникла необходимость коррекции избранного курса, поскольку, продолжая политику, навязанную силовиками, Горбачев рисковал рано или поздно оказаться повязанным «кровной связью» с теми силами, от которых он хотел освободить страну. Его безусловная заслуга в том, что он избежал соблазна упрощенных силовых решений и до конца старался пройти по узкой тропинке между позициями противостоящих лагерей.

Новая стратегия по выводу страны из политического тупика была подразделена на два этапа. Первым стала организация 17 марта Всесоюзного референдума по вопросу о сохранении СССР как «обновленной федерации 1991 года равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности». Такая объединяющая всех формулировка позволила получить одобрение более чем 70 % участников голосования в девяти республиках, согласившихся принять участие в референдуме, включая Россию и Украину.

В этой трудной ситуации такой результат стал безусловным политическим успехом Горбачева, хотя название референдума «общесоюзный» было условным. Оно скрывало тот факт, что референдум бойкотировали 6 из 15 союзных республик (республики Прибалтики, Армения, Грузия и Молдавия), не видевших своего будущего в составе реформированного Союза. Лидер одной из них – Армении – Л. А. Тер-Петросян прямо говорил о том, что воспринимает референдум как «чисто пропагандистскую акцию Центра для укрепления своей власти».

Чтобы сбалансировать очевидное укрепление позиций федерального центра в результате референдума, Ельцин сделал встречный ход, предложив российскому парламенту добавить к вопросу о сохранении союзного государства предложение об учреждении в Российской Федерации поста президента, избираемого всеобщим голосованием. Всем было понятно, кто был ожидаемым победителем таких выборов.

Поддержав это предложение теми же 70 % голосов, российские избиратели дали понять, что не готовы отдать предпочтение ни одному из двух основных соперников. Выяснение отношений между ними на этом этапе закончилось ничьей.

Результаты мартовского референдума, казалось, давали Горбачеву политическую и юридическую возможность быстро заключить новый Союзный договор. Однако эйфория, присутствовавшая в зале Верховного Совета при объявлении результатов голосования «всего советского народа», не должна была затушевать тот факт, что из-за отказа шести из пятнадцати республик в нем участвовать впервые со времени своего создания Советский Союз, не испытав ни военного поражения, ни внешнего вторжения, оказался лишенным значительной части своей территории. «Триумфальный» результат референдума стал де-факто анонсом «второй смерти» Советского Союза.

На пути к новому Союзному договору Горбачеву предстояло взять еще несколько барьеров. Сначала добиться «ратификации» концепции нового союзного государства республиканскими «баронами», рассчитывавшими выторговать за свое согласие на «мягкую» федерацию большую степень автономии. В теории такая формула должна была подтолкнуть «реформированный» Советский Союз на европейский путь, приближавший его к Европейскому союзу.

Новая инициатива Горбачева получила название «Ново-Огаревский процесс» по имени правительственной резиденции, построенной недалеко от Москвы в эпоху Хрущева. Избранная формула «1+9» (позднее она превратилась в «9+1») соответствовала числу республиканских лидеров, согласившихся собраться 23 апреля за столом, накрытым союзным президентом.

Вслед за Ельциным в ней решил принять участие и украинский лидер Леонид Кравчук – оба должны были считаться с тем, что в ходе референдума большинство населения обеих республик однозначно поддержало идею сохранения союзного государства.

Объясняя свою позицию, Кравчук писал в мемуарах: «Несмотря на то что Горбачеву, безусловно, были присущи противоречивость и непоследовательность, он представлял собой залог относительной демократии на советской территории. Реакционные силы, которые рвались к власти, были намного опаснее. Поэтому в интересах участников «ново-огаревских» переговоров (подавляющее большинство из нас небезосновательно надеялись на быстрое и бескровное обретение нашими республиками независимости) было поддержать Горбачева».

По словам казахского лидера Назарбаева, заявление «9+1», отразившее позицию республик, где было сосредоточено 90 % экономического потенциала страны, являлось «мощной базой для сохранения государства; это была отчаянная попытка исправить колоссальную ошибку 1922 года – заложенное в то время деление страны по национальным квартирам, а не по административно-территориальному признаку».