Струна - Виталий Каплан

Кстати, на ноги меня поставили быстро, даже фантастически быстро. В обычной больнице я бы с искореженной ногой пару месяцев провалялся… Или я и в самом деле слегка подвинулся после следственных процедур?

Бессмысленных, нелогичных… Все, что только можно, черные маски выжали из меня в самом начале, но деловито продолжали обработку, словно надеясь на какое-то глубочайшее откровение. А может, развлекались просто?

Интересно, способны ли здешние ребята так развлекаться? Вот тот же благоприобретенный друг Женя — мог бы он, укрывшись под черной маской, взять в руки бамбуковую палку? Макал бы в мутную, вонючую жижу, держа мою голову за волосы? Причем на руке — предусмотрительно надетая резиновая перчатка…

О чем это я? Здешний народ, конечно, небезгрешен — но нормальные ведь все люди! Эти черную маску не наденут. Хотя тоже «Струна». Под одну музыку балдеют…

А ведь слабая тень этих звуков коснулась уже и меня — в кабинете Кузьмича, когда пили коньяк. И еще странность — как это я не смог прочитать текст, под которым оставил подпись? Чтобы я, придирчивый и осторожный я, подписывал бумаги не читая? Да никогда! Но факт остается фактом — текст от меня попросту спрятался. Точно так же, как в Мраморном зале, лица членов Трибунала. Точно невидимую пленку повесили… Прозрачную — и в то же время искажающую…

Наверное, и этому есть объяснение. Пускай не лежащее на поверхности, пускай цепочка причин и следствий прячется во тьме, но ни к чему умножать сущности.

Вот и случай с телефоном при желании тоже тянет на магические заморочки, хотя, если вдуматься, все довольно рационально. А хорош бы я был, поверь в чудо… А может, зря не поверил?

…Август, теплый и сухой август, последний осколок разбившегося лета. Солнце, бесконечно сползающее к изрезанному зубьями крыш горизонту. Золотисто-оранжевое, точно очищенный, налитый соком апельсин. Чуть слышный лязг трамвая за окном, звуки чьего-то телевизора… Я, разомлевший от жаркого, полного беготни и суеты дня, лежу на диване, я опустошил упаковку мягкого пива «Хольстен», я погружен в новый роман Зарова. Родители блаженствуют на даче, я же отдыхаю и от них, и от осточертевшего сельского хозяйства.

Правда, через неделю мне выходить из отпуска, а значит, нужно наваять нечто вроде перспективного планирования, тематического планирования, обновить арсенал заданий на карточках… Это все действительно надо делать, но не сегодня, а завтра. Или послезавтра. А сегодня я погружаюсь в обманчивую, невинную и жестокую виртуальность, где люди меняются местами со своими электронными двойниками, где врут зеркала, а сделанные детским карандашом наброски говорят правду — слишком страшную, чтобы ее смогли и захотели понять. Правду, которая может многое — превращать изображение в оригинал, отменять физические законы и создавать красоту из пустоты. Одного она не может — защитить себя…

Я лежу на диване, и рядом, на столе, красный телефонный аппарат. Толку от него как от пьяного ежика — третий день авария на линии, и судя по всему, чинить не торопятся, люди же еще в отпусках.

А потом аппарат взрывается непривычно низким, мрачным гудком. Я подскакиваю, книжка валится на пол, почему-то я все никак не могу схватить трубку, хотя она рядом, руку протянуть… И что-то обрывается внутри, становится зябко, а телефон трезвонит, и это даже не звон, это рычание, хищное, голодное…

— Я слушаю! Алло! — кричу я в трескучую тишину.

— Костя? — слышится скучный, совершенно незнакомый голос. — Плохо ты себя ведешь, Костя… Тебя предупредили, по-хорошему, гуманно… А толку? Ты трубочку-то не клади, ты послушай. Ты когда конвертик наш получил? Правильно, в июне. А сейчас что? Угу, август. Два месяца ты думал, да, видать, ничего не надумал. Где твое заявление?

— Кто это? С кем имею честь? — я пытаюсь говорить жестко и уверенно, но выходит лишь сдавленный писк.

— Чести ты не имеешь, Демидов, — усмехаются в трубке. — Но вдобавок, не имеешь еще и мозгов. Короче, если до конца недели не увольняешься и не платишь положенный штраф, будет плохо. Звонить больше не станем. Только вот с родителями попрощаться не забудь… Все, Демидов, салют! Конец связи.

И короткие гудки, острыми иглами в ухо.

Несколько минут я тупо сижу на полу. Потом резко хватаю брошенную на рычаг трубку. Там ватная тишина. Ни шороха, ни писка. Авария, линия обесточена… И мне, наверное, почудилось… Только вот валяется на паркетном полу книга, страницы смялись, а солнце за окном еще висит, еще лижет огненным краем горизонт. И веет легким ветерком от раскрытой двери балкона… Вьется под потолком, зудит одинокий комар…

Значит, до конца недели? Увольняйся, значит, гони три штуки зеленых? Как же! Разбежались!

Я встаю, поднимаю пострадавшую книгу, отряхиваю от возможной пыли страницы. Включаю настенное бра — в комнате стало слишком темно… Выдергиваю телефонный шнур из розетки — просто так, сорвать злость. Какая теперь разница?

Ну и как прикажете сие понимать? Такого не может быть, потому что не может быть никогда? Выбросить из головы? Нет, применяем бритву Оккама. Отстаиваем рациональную картину мира. Ну, телефонный звонок, хотя линия обесточена. А что значит «обесточена»? Это значит, ведутся восстановительные работы. Кем ведутся? Правильно, людьми. В том числе и заинтересованными. Наверняка у этих бандюг имеется свой человек на АТС. На пару минут подключился, позвонил, нагадил в трубку — и снова отключил питание. Или более изощренный вариант. Техника, воздействующая на неподключенный аппарат. Какое-нибудь пульсирующее электромагнитное поле генерится… Если и фантастика, то ближнего прицела. Говорят, спецслужбы такое уже применяют.

Да, все объяснимо. Если найти объяснение… Наверняка и Вибрация Великой Струны — тоже какая-то секретная разработка, типа инфразвуковых излучателей с тщательно подобранными параметрами. Создается гипнотический эффект, и…

— Стой! — раздался приглушенный голос Жени. — Пришли.

— Сейчас тихо! — шепнул подобравшийся сзади Кузьмич. — Сейчас ни одного слова, кроме как по моей команде.

Перед нами — массивная железная дверь. Замочной скважины в ней не видно. Впрочем, несложно догадаться, что такие двери запираются иначе.

Кузьмич, вывернувшись из-за моего плеча, подошел к двери, несколько секунд стоял неподвижно, затем извлек откуда-то маленькую деревянную дудочку. Потом обернулся к нам, предостерегающе поднял палец — и заиграл. Вот уж не думал я, что из дешевой игрушки можно извлекать такую чистую, прозрачную мелодию.

Спустя секунду-другую дверь беззвучно дрогнула — и поползла в сторону. Открылся темный проем, дохнуло холодом.

— Сюда! — глазами показал Кузьмич.

И мы шагнули в плотную, густую тьму.

Сперва ничего не было. Потом, медленно и словно нехотя начал разгораться свет. Сперва едва заметное зеленоватое мерцание, точно от гниющего дерева, потом пляска лазурных огней перед глазами, клочья лилового тумана, пронизанные яркими голубыми лучами — и вот уже видно стало как днем.