Besame mucho, клуша! - Анна Яковлева

— Читала. — Голос упал до шепота.

— Что думаешь делать, девочка моя?

Пытаясь скрыть отчаяние, Лера отвернулась к окну:

— Не знаю. Уходить из редакции.

— Вот так просто встанешь и уйдешь?

О, как это было бы чудесно — встать, с гор до поднятой головой хлопнуть дверью и с достоинством удалиться. И еще неплохо бы бросить через плечо что-нибудь вроде: «Униженные да возвысятся».

Но во-первых и в-главных: как всегда, когда судьба требовала от Леры решительных действий, она устранялась и впадала в состоянии анабиоза. Во-вторых, если из тираннозавра в результате эволюции получилась курица, то из деградировавшей курицы тираннозавр — никогда. Природу не обманешь.

Найдя сухой островок на носовом платке, Лера высморкалась:

— Легко тебе говорить — встанешь и уйдешь.

— Кстати, не могу понять, — палец с острым коготком постучал по газете, — что это за шифровка? Прямо послание внеземным цивилизациям какое-то. Что он этим хотел сказать?

— Только то, что сказал: курица научилась приспосабливаться и сохранилась как вид, значит, и я приспособлюсь и сохранюсь.

Цепкие пальцы подруги побарабанили по столу.

— Ты смотри-ка, соображает. Не хочешь замириться со своим козлом?

— Галь, я не поняла, ты чей друг? — не выдержала Лера. Нервы были как натянутые струны.

— Ну так разозлись, что ли! Он об тебя всю жизнь ноги вытирает, а ты сопли жуешь. — Взглянув на подругу, Галина подавила вспышку раздражения. — Давай в обед в нашем кафе посидим.

«Нашей» считалась стекляшка наискосок от редакции, по неведомой причине облюбованная творческой интеллигенцией.

— Давай, — с внутренней дрожью согласилась Лера. Галка со своей идеей фикс — четыреста первым способом относительно честного отъема акций — вела свою игру, утомляла не хуже Казимира, отвлекала силы малопонятной интригой.

Посиделка в кафе — всего лишь предлог.

Летучка развеяла последнюю робкую надежду на тихое существование в «Ведомостях».

— Ковалева, — под шумок начал Дворянинович, — учить тебя поздно, и все-таки. Статью, которую ты вчера сдала, я снял с номера. Объясняю, в чем дело. Дело в том, что за пятнадцать лет прописных истин ты так и не усвоила: начало — это крючок. А ты делаешь скучный, беззубый въезд к этой твоей нетленке и хочешь удержать внимание читателя? Я уже не говорю о том, что читатель ждет от тебя профессиональной аналитики, а не эту сырую простыню. Имей в виду, мне выгодней продаться и стать допофисом любой центральной газеты, чем терять читателей из-за таких вот кирпичей. Нам не хотелось бы «Ведомости» превращать в придаток, но, видимо, другого выхода нет, слияние неизбежно, если мы хотим сохранить тиражи, — завершил главный тронную речь.

Во время показательной порки Лера впала в транс, стараясь не вникать в смысл обвинений, и так и не подняла головы, но последняя фраза заставила усмехнуться: «Надо же, Николай Второй. Мегаломаньяк».

Когда это началось? Давно. Нет, не так. Это было всегда. Этот комплекс Наполеона проглядывал в «курице» и в «клуше» и в отношениях с коллегами, которых за глаза Казя с брезгливостью называл «трэш», мусор. Ей ли не знать!

А когда Казимир по ошибке или по чьей-то злой воле стал одним из учредителей объединения «Бланк-информ», он совсем перестал землю под ногами видеть — воспарил.

Кстати, приходящая помощница по дому родом из этого самомнения. Ну, еще из Лериной кулинарной тупости — Казя и на этом делал свой капиталец: талантливые люди во всем талантливы, а бездари и тупицы, чем бы ни занимались, остаются бездарями и тупицами. Посредственностями.

Погруженная в себя Лера с опозданием поняла, как ловко Казик пристегнул ее к необходимости слияния с одной из московских газет. Кадровый и финансовый дефицит — чем не мотив?

Неожиданно Лере сделалось жаль мужа: бедный, бедный Казимир. Как ему было неуютно рядом с ней, как хотелось страстей. Забота о нем, страх одиночества и слабость к комфорту — арсенал жены не отличался разнообразием, ну а какою мерою меряете, такою и вам…

Она так и сказала Галине, когда они под ненавязчивую гавайскую гитару с пирожными и кофе уселись за столиком в кафешке.

— Как я могу возмущаться и чего-то требовать от Казимира, если сама во всем виновата — не сумела сделать мужа счастливым.

— Ты думаешь, он за счастьем полез под юбку к практикантке? — Галина пришпилила Леру к стулу своим фирменным взглядом.

— Ну, знаешь, у каждого свое представление о счастье.

— А твое счастье — оно какое?

— Тебя потянуло на психоанализ?

— Нет, меня все больше тянет на акции нашей газетенки. Я настоятельно рекомендую тебе подумать над моим предложением.

— Объясни, что это тебе даст? — быстро спросила Лера.

— Ты, надеюсь, в курсе, что пятьдесят один процент акций у администрации, а сорок девять делим мы — Краша, Дворник, Крутов и я.

— Ну?

— Когда у меня будет больше половины, я смогу бороться за газету.

— Мне никогда в голову не приходило, что ты так ненавидишь Казимира и так предана «Ведомостям».

Галина нехорошо усмехнулась:

— Ты вообще дальше собственного носа ничего не видишь.

Господи, с тоской подумала Лера, чего им всем от нее надо?

— А разве не выгоднее уступить москвичам?

— Не говори о том, чего не знаешь. От коллектива останется меньше половины: местных событий кот наплакал, будем лямзить чужие, а для этого, как ты понимаешь, столько народу не требуется. Должность у меня расстрельная. Как только у меня не будет акций, меня вышвырнут из газеты под зад коленом. Так что мы с тобой в одной лодке. Или в одной упряжке. Тебе как больше нравится?

— Хорошо, а почему бы тебе самой не попробовать договориться с Крутовым и Крашенинниковым?

— Ты у нас гуманистка — тебе и карты в руки.

— И ты оставишь Казимира в покое, если получишь контроль над объединением?

— Ну конечно, девочка моя! Со своими двадцатью пятью процентами он уже ни для кого не будет представлять интереса.

— А если я откажусь? — все-таки спросила Лера.

— Значит, быть войне. Так или иначе, но я выкину Казика под зад коленом, потому что он редактор средней руки, а бизнесмен вообще никакующий и не представляет, что такое газетно-издательский бизнес. И уже развалил газету и держится на плаву за счет типографии. Кстати, на твоем месте девяносто девять женщин из ста порадовались бы такой перспективе — оставить кобеля-мужа с голым задом. Как ты можешь ему все прощать?

Самое время было сказать Бочарниковой, что все дело в ее неспособности долго злиться и вынашивать коварные планы мести. Эта неспособность пугала саму Леру.