Затмевая могущественных - Борис Владимирович Сапожников

развести руками – и тут же поплатился за этот опрометчивый поступок. Боль заставила снова стиснуть зубы до хруста. Отдышавшись немного, я продолжил: – Ты ведь Дюма читал, наверное, Володя? «Трех мушкетеров». Помнишь, что сказал д'Артаньян кардиналу? Меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, – процитировал я. – Для профессиональных революционеров, вроде Буревестника или Краба, я всегда останусь жандармом. Ты ведь даже имен их не знаешь. Только клички. Так или иначе, а меня прикончат. Либо вынудят покинуть организацию. Люди с именем и репутацией в революции не нужны. По крайней мере, в таких группах, как ваша. Чем вы менее заметны, тем лучше. Не веришь мне, Володя, спроси начистоту у Буревестника. Готов ли он взять меня к вам.

– А что будет, если он скажет мне – да?

– Вот тогда и будем думать. А пока можешь налить мне вина с настойкой этого вашего доктора Левана. Хочется поскорее встать на ноги.

Местное вино и микстура пожилого врача, действительно, быстро поставили меня на ноги. Признаюсь, раньше я во всех переделках не получал настолько серьезных ранений. Но отчего-то был уверен, что проваляюсь в постели никак не меньше пары недель. Однако уже на следующий день я – правда, к вечеру уже – нашел в себе достаточно сил, чтобы встать на ноги и даже с Володиной помощью добраться до уборной. На следующее утро я уже ел с ним за столом. И аппетит у меня был отменный. Словно паровоз ненасытной топкой, я поглощал самую разнообразную еду. Частенько даже не разбирая вкуса. Конечно же, все обильно запивал смешанным с микстурой вином.

В общем, на кровать я обычно буквально валился, не в силах пошевелить даже рукой. Но не от слабости, а из-за количества съеденного и выпитого.

Силы возвращались ко мне, кажется, с каждым часом.

Когда меня навестил на третий день Буревестник, я решительно заявил ему, что готов отправиться в гостиницу за своими вещами.

– Доктор Леван сказал, что лечиться вам, Никита, с неделю примерно, – покачал головой Буревестник. – Не рановато ли?

– Вполне, – отмахнулся я. – Мне же не козликом молодым скакать, а просто покататься на извозчике туда и обратно. Да и надоело мне в одной комнате торчать. С Володей беседы вести, конечно, интересно, но мы, кажется, успели переговорить уже на все злободневные темы.

Тут я ничуть не кривил против истины. Нам с Володей заняться было просто нечем. Вот мы и болтали целыми днями. Рассказывали друг другу интересные и забавные истории. Хотя мои частенько коробили юношу – ведь почти все они были из будней Третьего отделения. А вот он рассказывал в основном о студенческих похождениях. Оказалось, что он даже слышал краем уха о Штейнемане. Того отчислили вроде бы за распространение запрещенной литературы или нечто подобное.

Самым же интересным было для нас обоих чтение утренних газет. Целую пачку их приносил уже знакомый мне мальчишка, из-за которого я ввязался во всю эту историю. Первые полосы и заголовки пестрели статьями о нападении на казначейскую карету. И как только ни называли революционеров. И бандитами, и разбойниками с большой дороги, и злостными возмутителями спокойствия, и чудовищами в человеческом обличье. Какое-то не назвавшееся духовное лицо даже позволило себе предположить, что под черными башлыками – или кабалахи, как их еще называй! – скрываются не человеческие лица, но звериные морды.

– Хорошо, – пожал плечами Буревестник. – Если вы так торопитесь, то будет завтра извозчик. Покатаемся с вами по Тифлису.

Простреленную и залитую кровью местную одежду я сменил на свой прежний наряд. Eго даже кто-то выстирал и отгладил, совершенно прогнав «аромат» каталажки.

Я сумел одеться без посторонней помощи. Взял только с собой предложенное Володей пальто. На улице было, конечно, не холодно. Однако небо было затянуто тучами и то и дело сыпало противной мелкой взвесью. Это даже дождем было назвать нельзя. Однако сырость проникала сквозь одежду и рана на плече начинала тупо ныть. Не болеть, а просто напоминать о себе неприятным тянущим и ноющим ощущением.

Кстати, благодаря микстуре доктора Левана я вспоминал о ране, только когда Володя меня перевязку. Затягивалась она поразительно быстро.

Володино пальто оказалось мне несколько тесновато в плечах. Но выбора все равно не было. Мое было залито кровью слишком сильно. Чистить его никто не стал. На голову я водрузил хомбург. От настоящего дождя он, конечно, не спасет. Но от того недоразумения, что лилось с неба сегодня, и шляпы вполне достаточно.

– Вы выглядите как заправский обыватель Тифлиса, – заметил, увидев меня, Буревестник, – Этому всех жандармов учат?

– Этому учатся уже в деле, – парировал я. – Так что мы в этом мы не слишком отличаемся.

– А мне с вами можно? – неожиданно попросил Володя. – Страсть как надоело сидеть тут в четырех стенах. Да еще и одному. Совсем меня скука съест.

– Раньше надо было говорить, – пожал плечами Буревестник. – Я же не ломового извозчика взял. В его коляске место только на двух человек рассчитано. Я к тебе Краба пришлю. Его тут тоже хандра от бездействия взяла в последнее время. Со мной просился, как и ты.

Володя тяжко вздохнул. Видимо, общество однорукого Краба было не самой радужной перспективой.

Граф Сегеди был стар. Он уже шагнул за тот порог, когда вежливое «не молод» воспринимается как оскорбление. Однако, несмотря на возраст, жандармское управление всего Кавказа граф держал железной: рукой.

Внешность граф имел вполне подходящую к возрасту и совершенно не сочетающуюся с устрашающей должностью. Он походил на шекспировского кормя Лира и характер по первому впечатлению имел вроде как мягкий. Впечатление это создавалось из-за старческого с легким дребезжанием голоса и крайне вежливой манеры общения. Даже тех, кого допрашивал, граф называл исключительно на вы.

Вот только все подчиненные знали, что под этой маской скрывается воистину стальной характер. Во время разносов, которые граф устраивал своим подчиненным, дребезжание из его голоса куда-то девалось. А вежливость становилась настолько ледяной, что казалось, могла заморозить все живое вокруг него.

И жестокий граф Сегед и тоже отнюдь не чужд. Отлично понимал, где именно ему доводится изводить крамолу. На Кавказе уважали только тех, кого боялись. А это означает кровь. Часто – много крови. Иногда – очень много.

Но сегодня, кажется, удастся обойтись кровью малой. Если, конечно, сведения, полученные тифлисским полицмейстером, верны.

– А откуда они у вас, милейший