Саблезубый - Галина Чередий

– Сюда смотри,Катька! – рявкнул он, и я подчинилась сразу, словно была его марионеткой, хотя только что не владела в своем теле ничем. – Смотри!

И Андрей прямо-таки втерся своим ртом между складками, присосавшись и надавливая зубами и языком с идеально-жестокой силой и ритмом, сжирая еще и свирепым взглядом. Оттуда прямо в мозг прошило насквозь, слепя, оглушая, выбрасывая к чертям из тела.

– Тихо, девочка, так и шею свернешь, – услышала над собой, только смогла снова глотнуть воздуха. – Теперь для меня, Катька. Держись, я совсем дурной сейчас.

Я и штаны совсем снимать не стал. Уже так в башке бомбило, что последние крохи самообладания уходили на усилия хоть самую малость обуздывать зверскую необходимость вогнать себя в Катьку с налету. Сразу, по самые яйца. Еще бы и задрать ей колени к подбородку, чтобы забуриться до предела, но нельзя прижимать пока. Меня прижало засадить ей еще у самой двери. Встретила меня в одной простынке, соски тут же проступили из-за принесенной мною на себе прохлады. Все такая же растрепанная, взгляд тревожный, ищущий. Губы эти ангельско-простибожемоюдушугрешную-бл*дские приоткрыты, выпрашивают сотворить с ними такие непотребства, что мигом аж огненная река вдоль хребта, пар из ушей и яйца как камни. Что же ты за тайна такая ходячая, как дурь какая-то, ей-богу. Аж разрывает от противоречия. Кажется, сильнее пальцем ткни – и навредишь безвозвратно, будто фигурка ты эфемерная, из сахарных ломких нитей сотканная, и при этом крутит люто от жажды мять, лизать, кусать, захватывать, кончать на эту кожу, губы, щеки, соски, живот подрагивающий. Пачкать свидетельствами своей похоти, размазывать, покрывая повсюду, и любоваться этим порочным блеском смеси нашего общего пота и спермы. Плечи, ключицы острые, мордой тереться – изрежешься, шейка тонкая, изящная. Пальцы скрючило наложить их на это трепетное горло, удерживая на месте, пока буду долбиться в нее. Нах*й сейчас всякую осторожность и нежность, мне из башки стереть нужно увиденное за последние два часа. Хочу, кончить так, чтобы мозг, как выстрелом, на время вышибло и из него ушло все это… Кровища эта. Вроде херня, да, мне ли ее шугаться. Но хрен там! Одно дело, когда тебя метелят, ею умываешься или ты кого *башишь в кашу, а совсем, в миллион раз другое, когда у тебя на глазах этой самой кровью начинает истекать баба. Беременная баба. Баба твоего лучшего друга, у которой внутри ребенок этого друга. Дети, бл*дь, как оказалось! И мало того, что у тебя от самого этого факта будто кто кишки углями красными набил и кочергой помешивает. Чтобы не остывало, ага. Но куда как больше, до усрачки пугает то понимание, что если ничего не сделаешь и дашь случиться худшему дерьму – и, считай, своими лапами кривыми убьешь друга. Возьмешь и нож в сердце воткнешь. Камневу такого не пережить. Он, конечно, у нас скала, но эта гребаная погремушка для него что тот динамит. Случись с ней что – и все, останется от нашего Камня одна пыль и осколки.

*баная «Скорая», бл*дская погода, х*ев шопинг еще мой – все до кучи, западня прямо для меня. Еще и Камнев про*бавший телефон в самый «подходящий» момент. Я понял: карма не сука, она – сраный, злобный, сто лет не *баный педрила! Никакая баба-сука тебя так не подставит! Камнев же реально мне названивал каждые десять-пятнадцать минут, пока Роксана носилась по торговому центру, а я таскался за ней, покупая, что советовала. Нахер нагребался – и сам не понял, но как представлял каждую тряпку: от кружевных трусов до какой-то дебильной пушистой пижамы – на моей загадке, и каждый раз член подпрыгивал. Одобрял, гад. Глаз один, но зрение будь здоров. Он одобрял, а я скалился дурнем и греб.

Моя бэха застряла-таки в сугробе в двух кварталах от больницы. Вытянул стонущую в беспамятстве Роксану и бегом попер ее на руках. Снег лупил в морду, ветер нам навстречу, ноги вязли, прохожие-долбо*бы все время на пути попадались, как кто проклял меня, что ли.

– Пошли все на х*й с дороги! – ревел я до боли в глотке.

– Быстро! Она рожает! – заорал, ввалившись в приемный покой.

– У нас нет родильного отделения, – вякнул какой-то прыщавый дрыщ в зеленоватой форме. – Вам не сю…

– Меня *бет, чего у вас нет?! Каталку нам, и спасайте ее, или пере*башу всех тут нах*й!

Их счастье и моя удача, что остальные медики были не такими тормозами, как этот. А то реально закончилось бы все очень плохо. И не только для Камневых, но и для меня. Убил бы кого и сел. Меня что-то там пытали про сроки, группу крови Роксаны, еще всякую неведомую херь, но единственное, что я смог вспомнить в своей панике, – ее бабский доктор как раз жена Насонова. И все, дальше понеслась суета мимо меня, а минут через тридцать в приемный покой вломился и сам Яр с дикими глазами.

Я уже готов был поймать по роже и оправдываться, но он промчался мимо, допрашивал долго персонал, а потом бухнулся на взвизгнувшую под нашими тушами кушетку и привалился ко мне плечом. Уставился перед собой в стену, и так мы и сидели, две затаившиеся в засаде истерички, пока к нам не вышла доктор и не поздравила с рождением двойни. Вот после этого я окончательно уже перестал соображать. Поднялся, похлопал по плечу Яра, которому еще вещали про ход операции и своевременную доставку, и поплелся на выход. Тут уж он сам как-нибудь. С меня хорош.

Мотнув гудящей башкой, я вернул себя в сейчас, к Катьке, еще всхлипывающей и подрагивающей в отходняке от оргазма. Вылизать ее, заставить кончить, чтобы хоть чуть стала готова к тому безумию, в котором я немедленно нуждался, – максимум на что был в этом состоянии способен. Сука, почти подвиг, учитывая, что в своей башке я ее еще в прихожей нагнул и отодрал, забив на готовность. Резинку по стволу раскатывал, жмуря глаза до искр за веками, каждое даже собственное касание как дразнящее поглаживание курка: малость сжать – и уже обкончаюсь.

Закинул ноги Катьки себе на плечи и ткнулся головкой, без капли деликатности между только что тщательно вылизанных губок. Пялился на то, как вхожу, за три толчка. Туда, обратно и снова внутрь, глубже с каждым разом.

Как только вперся под самый корень – остановился, шипя сквозь зубы от ее тесноты. Аж глаза на лоб лезли, кайф оглушительный, но тут же и подозрение вспышкой. Что если соврала? А если все же…

Выдернул член, уставился в поисках следов снесенной девственности. Нет ничего. Ну и гори оно все тогда. Вогнал разом без церемоний уже. Хорош, больше сил моих нет. Катька взвилась над постелью, выгибаясь и сжимая меня еще слаще. Запустил обе лапы под ее ягодицы и задолбил, натягивая на свой хрен, как перчатку, заодно и удерживая от того, чтобы при каждом жестком толчке не таранила макушкой изголовье кровати. Кончу, вот сейчас кончу, – подошло позорно прям чуть не с десяти толчков.

Выдернул член, не в состоянии сдержать похотливое недовольное ворчание, что так и перло, перевернул Катьку на живот. Тормозя уже почти вырвавшийся оргазм, прошелся укусами-поцелуями от острых плеч вдоль выпирающих позвонков до задницы, одновременно ритмично вгоняя в только пригубленную горячую тесноту два пальца. Сжал зубами ягодицу, поймал спазмы внутренних мышц, нагло забурился между упругими полушариями, проталкивая язык в анус.