Последний единорог - Питер Сойер Бигл

— Разве можно быть уверенным, — отплевываясь грязью, неразборчиво отвечал другой. — Ошибиться так легко.

В лесистой долине у ручья сидели принц и принцесса. Семеро слуг устроили в тени деревьев алый навес, и юные королевские отпрыски вкушали принесенный слугами в корзинах завтрак под аккомпанемент теорб и лютней. За едой они не обменялись почти ни единым словом, а когда трапеза окончилась, принцесса, вздохнув, сказала:

— Ну, по-моему, пора наконец покончить с этим глупым занятием. — Принц открыл журнал. — Полагаю, ты, по меньшей мере… — продолжала принцесса, но принц все читал. Принцесса сделала знак двоим из слуг, и они заиграли на лютнях что-то старинное. Сделав несколько шагов по траве, она подняла масляно блестящую уздечку и принялась звать: — Ко мне, единорог, ко мне! Ко мне, единорог, ко мне! Ко мне, ко мне! Приди-приди-приди-приди!

Принц фыркнул.

— Ты же не цыплят своих зовешь, — заявил он, не поднимая глаз. — Чем так квохтать, спела бы лучше что-нибудь.

— Я делаю все, что могу! — воскликнула принцесса. — Но я никогда не звала их прежде. — Однако после некоторого молчания она запела:

Я дочь короля, я принцесса,

И, если б я лишь захотела,

Луна с небосвода поспешно

Брошью на грудь мне слетела.

Никто хвалить не посмеет

То, что не нравится мне.

Все, что хочу, я имею,

Не знаю я слова «нет».

Я дочь короля, я принцесса,

Но старше я день ото дня,

В тюрьме молодого тела

Я устаю от себя.

И я бы ушла скитаться

Нищенкой вдоль дорог,

Чтобы хоть раз издалека

Увидеть твой светлый рог.

Она пела, потом вновь принялась звать:

— Ну, единорог, ну иди сюда, ну мой хороший, — а затем сердито сказала: — Все, что я собиралась сделать, я сделала. Я отправляюсь домой.

Принц зевнул и сложил свой журнал.

— Ну что же, мы отдали должное обычаям, большего никто и не ожидал, — сказал он. — Это просто формальность. Теперь мы можем пожениться.

— Да, — согласилась принцесса, — теперь мы можем пожениться. — Слуги стали укладываться, двое заиграли на лютнях веселую свадебную мелодию. Опечаленно и с вызовом она сказала: — Если бы на свете действительно были единороги, кто-нибудь из них пришел бы ко мне. Едва ли возможно звать нежнее, к тому же у меня была золотая уздечка. И уж, конечно, я чиста и непорочна.

— Всецело согласен, — равнодушно отвечал принц. — Как я уже говорил, ты подходишь мне с точки зрения обычаев, но не с точки зрения моего отца, однако ему я не подхожу тоже. Ему подошел бы единорог. — Принц был высок, а лицо его — мягко и приятно, как цветок алтея.

Когда они вместе со свитой удалились, единорог, Молли и волшебник вышли из леса и продолжили свое путешествие. Много позже, когда они странствовали по землям, где не было ни зелени, ни ручьев, Молли спросила ее, почему Она не откликнулась на песню принцессы. Чтобы услышать ответ, Шмендрик приблизился к единорогу со своей стороны. Он никогда не шел с той стороны, где шла Молли.

— Эта дочь короля никогда бы не убежала, чтобы увидеть свет моего рога, — ответила Она. — Если бы я показалась и она узнала бы меня, она напугалась бы больше, чем при виде дракона, — ведь никто не дает обещаний дракону. Помню, когда-то мне было все равно — поют ли принцессы то, что думают, или нет. Я выходила к ним и клала им голову на колени, и некоторые ездили верхом на моей спине, хотя обычно они боялись. Но сейчас у меня нет времени ни на принцесс, ни на служанок. Я тороплюсь.

Тогда Молли сказала нечто странное для женщины, поминутно просыпавшейся по ночам, проверяя, здесь ли единорог, и чьи мысли были полны золотых уздечек и благородных молодых разбойников.

— Это у принцесс нет времени, — сказала она. — Небо вращается и несет с собой всех: принцесс, волшебников, бедного Калли, всех-всех, лишь ты неподвижна. Ты ничего не видишь лишь однажды. Я бы хотела, чтобы ты немного побыла принцессой, или цветком, или уткой. Чем-нибудь, что не может ждать.

Тем, кто бы мог, нет нужды выбирать,

Нам выбирать! — Из чего ж?

Нам суждено все, что любим, терять,

Прошлого — не вернешь.

Через спину единорога Шмендрик посмотрел на Молли.

— Где ты слыхала эту песню? — спросил он. Он впервые заговорил с ней с того самого рассвета, когда она примкнула к ним.

Молли тряхнула головой:

— Не помню. Я знаю ее очень давно.

Они шли, и день ото дня земля вокруг становилась все беднее и беднее, трава бурее, а лица жестче. Но рядом с единорогом Молли расцветала, как страна, полная прудов и пещер, в которых, пламенея, из земли вырываются старые цветы. Теперь, казалось, ей нет и сорока, она выглядела не старше Шмендрика, несмотря на его не имеющее возраста лицо. Ее грубые волосы распушились, кожа стала мягче, и со встречными она говорила столь же мягко, как и с единорогом. Веселыми ее глаза могли стать не более, чем зелеными или голубыми, но и они проснулись в этой стране. Босые избитые ноги весело несли ее в край Короля Хаггарда, она часто пела.

Вдали по другую сторону от единорога в молчании вышагивал Шмендрик Маг. Его черный плащ зиял расползающимися дырами, а он сам походил на свой плащ. Дождь, обновивший Молли, не коснулся его, и он казался таким же иссохшим и опустошенным, как и земля вокруг. Даже Она не могла исцелить его. Прикосновение рога подняло бы его со смертного ложа, но над отчаянием и над магией, что пришла и ушла, даже Она была не властна.

Так шли они вслед за убегающей тьмой, навстречу колючему ветру. Шкура страны лопалась, и плоть ее стекала в долины и ущелья или вздымалась буграми. Небо было так высоко и бесцветно, что днем оно исчезало, и единорогу подчас думалось, что они должны казаться беспомощными, как слизняки на солнце, сброшенные со своего бревна или мокрого камня. Но Она была единорогом, а единороги в недобрые времена и в плохих местах становятся еще прекраснее. Даже у жаб, ворчавших среди канав и мертвых деревьев, при взгляде на нее перехватывало дыхание.

Жабы оказались бы более гостеприимными, чем угрюмые люди страны Хаггарда. Как обглоданные кости меж острыми, похожими на ножи горами, на которых ничего не росло, лежали их деревни, и сердца их, безусловно, были жестоки, как меч. Их дети камнями встречали путников при входе в города, а собаки провожали за городские ворота. Несколько собак не вернулось, вследствие ловкости рук Шмендрика и появившейся у него склонности к собачатине. Это возмущало горожан более, чем простая кража. Они не отдавали ничего своего сами, и тот, кто у них брал, — был врагом.

Она устала от людей. По ночам наблюдая за тенями снов, скользивших по лицам Молли и Шмендрика, она чувствовала, как тяжело ей со смертными, как гнетет ее даже знание их имен. Чтобы облегчить боль, Она убегала. Быстрее ветра, скорая, как потеря, носилась она, пытаясь догнать то время, когда не знала ничего, кроме радости быть собой. Часто между двумя вздохами ей начинало казаться, что Шмендрик и Молли давно мертвы, так же как и Король Хаггард, а Красный Бык давно побежден, так давно, что погасли и внуки звезд, видевших это, а Она все еще последний единорог на свете.