Святы и прокляты - Юлия Андреева

Он не переносит указаний и во всём полагается на собственную голову. Насколько можно видеть, ему кажется позором подчиняться опекуну и быть мальчишкой, а не королём. Поэтому он всячески избегает любого надзора со стороны опекуна и часто переходит границы того, что подобает королю (отчего, конечно, весьма страдает его репутация)»…

— Мой король! Как живой! Таким я и запомнил Фридриха. Таким он останется в моём сердце навсегда, — восторженно произнёс Вольфганг Франц.

— «…Благодаря своему усердию он развит не по годам и обладает такой мудростью, которая приобретается зрелым мужчиной в течение многих лет. Не стоит считать годы его жизни и ждать дня его совершеннолетия, потому как он есть владыка по величию и муж по разумению», — закончил чтение Константин. — Это не само письмо, а список с письма, тут не указано, кто пишет и к кому оно обращено, но…

— Наш благородный тюремщик ночью проглядел листки и знал, что сегодня мы можем подойти вплотную к самой личности императора, — догадался трубадур. — Так что эта характеристика юного короля пришлась ко двору, — он вышел на середину и поклонился на все четыре стороны. — Уверен, что старый Спрут наблюдает за нами через какую-нибудь незаметную щёлку, — пояснил трубадур свои действия остальным.

При слове «Спрут» Рудольфио подавился довольным смешком.

— Впрочем, я уже говорил, что не намерен более оставаться без еды, а посему вношу свою лепту в сегодняшнюю порцию историй о Фридрихе. — Вальтер сделал паузу, дожидаясь, покуда Константин отточит своё перо. — Итак, Папа поддерживал претензии Фридриха относительно его сицилийского наследства и при этом не желал видеть его на престоле римского императора, так как полагал, что нельзя сосредоточивать так много власти в руках одного человека. Таким образом, в Германии правили регенты Марквард фон Анвейлер[48] (названный Папой в своём письме[49] к Совету «врагом Бога и церкви») и Вильгельм Каппароне[50]. А на материковой части Сицилии Дипольд фон Швайнспойнт[51] боролся против полководца Папы, графа Готье де Бриенна[52] и канцлера Вальтера фон Пальяра.

Впрочем, на Маркварда точили зубы и сторонники Фридриха, которого тот величал в лучшем случае «не имеющим права на престол». Скинув Фридриха, Марквард рассчитывал занять сицилийский трон сам. Поэтому в январе 1199 года он изгнал войска Папы из города Сан-Германо, после чего неожиданно метнулся на Сицилию, где закрылся в городе Палермо.

Папа послал свои войска, которые разбили воинские силы Маркварда близ Монреаля и затем нанесли удар при Таормине. Папа был готов добить поднявшегося на него смутьяна, но неожиданно «божье» войско начала подкашивать эпидемия чумы, и Иннокентий счёл за благо вернуть войска в Южную Италию.

Все эти победы осуществил папский ленник канцлер Вальтер фон Пальяра, но тут произошло то, что пошатнуло позиции канцлера. Прошёл слух о том, будто Папа собирается передать сицилийский трон графу Готье де Бриенну, женатому на одной из дочерей короля Танкреда. Канцлер понимал, что пока королём остаётся несмышлёный мальчишка, он сам сможет спокойно управлять королевством обеих Сицилий, стоя за троном. Что же до перспектив увидеть на этом самом троне своевольного де Бриенна, которому не нужен ни советник, ни тем более управляющий его делами… Это не могло устроить канцлера, потому он ввёл своего брата, графа Джентиле Манупелло в семейную коллегию, куда вскоре был приглашён и враг Папы Марквард фон Анвейлер. Вместе они отправились бить Готье де Бриенна.

На время похода канцлер передал своему брату Джентиле столичный город Палермо, куда был доставлен и Фридрих. Юный король наконец-то оказался в своих владениях. Но в каком статусе?!

— Простите, благородный Рудольфио, но по дороге вы говорили, что Джентиле Манупелло — отец нашего хозяина? — встрепенулась Анна.

— И подтверждаю это! — Рудольфио пожал плечами. — Хозяин — единственный его сын и наследник.

— Простите, я просто… — Анна густо покраснела.

— Просто услышала знакомое имя, — помог ей Рудольфио.

Фогельвейде продолжил:

— …На этот раз удача не улыбнулась воинству канцлера, несмотря даже на поддержку Маркварда. Готье де Бриенн разбил их. Так Пальяра заработал своё первое отлучение от церкви с конфискацией всех владений, а бежавший с поле боя Марквард развернул войска и неожиданно для всех осадил родное Палермо.

Узнав о предательстве вчерашнего союзника, Джентиле срочно перевёз юного короля в крепость Кастелло-а-Маре, что возвышается над портом Палермо. После чего бежал оттуда, предоставив Маркварду захватить беззащитного и безоружного юношу.

— Да. Всё воистину так. Я был там с Фридрихом и свидетельствую как перед Господом, что трус Джентиле, пусть он хоть трижды отец нашего хозяина, предал нас. Впрочем, официально это звучало как «поехал за необходимым при осаде провиантом», — приосанился Вольфганг Франц. — Мы, мальчишки из свиты Фридриха, украшающие свою одежду сделанными из шёлка бабочками-крапивницами, пытались оборонять стены, но нас заперли в комнатах, отведённых под королевские покои, и выпустили лишь когда ворвавшийся в крепость Марквард потребовал предъявить ему живого короля.

Решив, что Фридриха хотят убить, я вышел к предателю, заявив, что король — это я. Слуги и учителя Фридриха поддержали бы обман. Марквард знал лишь, что король юн и невысок ростом. На всякий случай, я нацепил на голову шляпу, полагая, что вряд ли предатель не слышал о том, что король рыжий. Но Фридрих запретил мне жертвовать собой и возмущённо выскочил вперёд.

— Второе письмо, переданное хозяином нашего замка Константину, как раз повествует о тех событиях, — помахал листком довольный наличием подобного свидетельства Фогельвейде. — Написал его архиепископ Рейнальд Капуанский — родственник канцлера фон Пальяра и его трусливого братика, и адресовано оно к Папе Иннокентию III: «Горе мне! В понедельник 5 ноября сего года посол от Вильгельма Францизиуса из города Палермо прибыл в ту местность, где я живу, с чрезвычайно печальной и достоверной вестью — придворный кастелян фон Аккарино и его соратники выдали Маркварду короля, дворец и упомянутого Вильгельма Францизиуса, учителя короля, в третьем часу дня»…

При упоминании имени Вильгельма Францизиуса все как по команде уставились на оруженосца, а тот вдруг покраснел до ушей, моментально отвернувшись и сделав вид, будто заинтересовался своими старыми сапогами. Во всяком случае, он принялся придирчиво осматривать загнутые голенища, отряхивая с них невесть откуда взявшуюся пыль.