Хуже всех (сборник) - Сергей Литовкин

Очнулся я только через пару часов в амбулатории, куда Бальданов отволок мое бездыханное тело, под угрозой жестокой морской казни заставив доктора выполнить завещанную мной процедуру. Быстрота реакции Бальданова меня спасла. Взглянув в принесенное зеркало, я не нашел и следа прежних кошмарных изменений, вырубился и проспал почти сутки.

А Алжир – он и есть Алжир. Лишь однажды, когда мне окончательно полегчало, я все-таки сошел на берег с навязанной мне в нагрузку группой из пяти матросов. Устал от прогулки, как собака. Правда, попил хорошего кофе в маленькой забегаловке на бульваре, истратив на это почти всю свою инвалюту. Еще одним впечатлением о бывшей французской колонии оказался какой-то арабчонок, который пытался утащить у меня карманные часы-луковицу. Дитя пустыни ловко дернул за свисавшую с пояса цепочку, однако та – даром что дореволюционного изготовления – выдержала посягательство, а я успел подвесить убегающему парнишке легкий щелбан по лбу. Один из сопровождавших моряков рванул было за ним, но я его удержал во избежание международных конфликтов. Визит-то был официальный.

Есть у меня одна необычная фотография из середины семидесятых годов прошлого века. Всякий, кто ее видит, интересуется подробностями и обстоятельствами ее появления, которые у меня лично вызывают весьма странные воспоминания, связанные с боевой службой на Средиземноморье.

* * *

– Доктор, – простонал я, – зуб у меня болит.

– У меня тоже, – угрюмо произнес корабельный эскулап, – а еще и живот ноет. Голова раскалывается и нервы пошаливают. Пятый меся без единого захода, что же еще ожидать от утомленного и надломленного организма?.

– Василий, я к тебе как к врачу пришел, а не потрепаться, – жалобно проскулил я, держась за распухающую щеку.

– Угу, – еще более помрачнел доктор, – вы все ко мне относитесь как к прислуге. Тому ранку смажь, этому – шильца плесни, а по душам поговорить – хрен там. Вот, видишь, почту в прошлом месяце перекинули с водолея, а мне – ни письма, ни открыточки.

Доктора можно было понять. К нам на эсмине его назначили за неделю до выхода корабля на боевую службу взамен штатного военврача, который умчался на переподготовку в академию в трепетной надежде на то, что назад ему уже не придется возвращаться.

Межпоходовый же период у капитана медслужбы Васи получился всего около месяца; он даже с сыном своим маленьким толком познакомиться не успел. Более того, незаметно подросший наследник оказался с характером. «Васька, уходи на корабль!» – горланил сынок при каждой попытке отца занять рядом с собственной женой место, которое тот привычно считал своим. Так и не добившись признания подобающего домашнего статуса, ушел Василий в очередной многомесячный поход, завещав жене научить-таки сына уважительному слову «папа». Теперь он ждал из дома известий об успехах, достигнутых в этом занимательном процессе.

– Вась, я тоже только пачку «Флага Родины» получил и журнал «Слово лектора» за прошлый год. Эта почта вообще без писем пришла. Небось, цензура забрала читать. Потом передадут, когда обалдеют от нашей политустойчивости и бдительности. Посмотри зуб. Болит же.

– Так, – грозно произнес доктор, – откройте пасть, товарищ старший лейтенант. Ишь, бородищу распушил и усищи развесил, гамадрил водоплавающий.

Действительно, в нынешнем походе я решился помимо усов отрастить себе еще и бороду, считая, что это может придать мужественности моему флотскому облику. Получилось, правда, не совсем то, что я ожидал: из зеркала на меня упорно смотрел какой-то меньшевик-соглашатель из фильма «Ленин в Октябре». Не хватало только пенсне и тросточки для полного сходства. Тем не менее, растительностью я очень дорожил и надеялся, что со временем она дойдет до требуемой кондиции.

– Где болит? – доктор взял в руки блестящий инструмент и направил на меня отражатель навесной лампы.

Я осторожно сунул указательный пале в свой открытый рот и покрутил им около болезненной зоны, опасаясь прикосновения к зубу.

– Этот, что ли? – уточнил костолом, дотрагиваясь до больного зуба пинцетом, от чего я дико взвыл и конвульсивно взбрыкнул всеми конечностями, чудом не искалечив своего мучителя.

– Не надо так остро реагировать, больной, – сказал доктор, переведя дыхание. – Я, как ты знаешь, не стоматолог какой-нибудь. Радикальные меры я, конечно, принять могу. Например, вырвать зуб – это мы проходили и творили неоднократно, успешно и оперативно. А ежели хочешь залечивать, то изволь дотерпеть до поликлиники. Нам, кстати, и поход на полтора месяца продлили. Выдержишь?

– Тогда о широкой улыбке надо будет забыть, – задумчиво произнес я, мысленно представляя зияющий пробел в ровном тогда еще зубном ряду.

– Кому тебе здесь улыбаться? Мне, разве что, – осклабился Василий.

– А ежели вернуться на берег доведется, то протезик прилепишь. Протез не болит.

Я обругал доктора циником и решил не спешить, а потерпеть. Может, и впрямь само пройдет. Вася дал мне горстку каких-то таблеток, расписал на бумажке процедуру содового полоскания и, проклиная свою неоправданную доброту, сунул в руку пузырек спирта.

– Это надо принимать перед сном грамм по пятьдесят, – сказал он. – В емкости – сто грамм. Значит, на две ночи должно хватить. Понял? Впрочем, кого это я учу?

Я благодарно кивнул и горестно поплелся из амбулатории с прежней своей болью и скорбью.

* * *

– Не! – сказал командир, предотвращая мою попытку заступить на службу вахтенным офицером, – у тебя взгляд самоубийцы. Я тебе не только корабль не доверю, а даже появляться на палубе запрещаю. У экипажа и так настроение аховое из-за невязок с возвратом в базу, а тут ты еще с таким видом, что вера в завтрашний день вообще пропадает.

Скажи вестовому, чтоб харчи в каюту доставлял. А доктор что предлагает?

Я кратко осветил ситуацию.

– Понятно, – командир прошелся взад-вперед и снова повернулся ко мне, – кажется, на крейсере «Ж-в» есть дантист с аппаратурой. Мы идем сейчас в пятую точку для дозаправки, а там этот крейсер со штабом эскадры вторую неделю на якоре стоит. Меня уже вызвали для доклада. Могу и тебя с собой захватить. Готовься. Через восемь часов будем на месте.

– Есть! – ответил я со сложной смесью радости и опаски, попытался было покинуть мостик, но был остановлен окликом командира.

– Не забудь побриться, – произнес он твердо.

– То-о-варищ командир, – даванул я на командирскую жалость, – четыре месяца растил…

– Не втягивайте меня в плоскость ваших мыслей, – отвечал старый морской волк, переходя на «вы», что свидетельствовало об изрядной степени раздражения. – Здесь – пожалуйста. Можете хоть мхом обрастать. Не возражаю, пока до базы не добрались. А на штабной корабль извольте прибыть бритым и стриженым. Там, как мне сообщили, какой-то приблудный НачПО объявился. Сам лысый. И всех, кого поймает, стрижет и бреет. Его уже Цирюльником за глаза кличут. Механик, говорят, только тем усы и спас, что справку от писаря приволок о своем частично-грузинском происхождении. Дескать, в родных горах усы – главное национальное мужское достоинство, без которого мать не узнает, девки обсмеют и за стол не пустят. Если тебя этот политбое увидит, мне простым покаянием не отделаться. Брейся или с корабля ни ногой!