Синдром Настасьи Филипповны - Наталья Миронова

— Не волнуйтесь, — печально и мудро усмехнулся Лещинский, — все они прекрасно понимают. Но учение Хайека подрывает основу их благополучия, именуемую в просторечии марксизмом-ленинизмом.

— А зачем им Хайек, если они все равно не будут это печатать?

— Печатать будут, но не для всех. Они считают, что врага надо знать в лицо, это во-первых. А во-вторых, там наверху есть свои вольнодумцы. Я вам давал читать Амальрика? — Элла кивнула. — Вот они тоже встревожены и тоже задаются этим вопросом: просуществует ли Советский Союз до 1984 года? Кое-кто высказывается за осторожные реформы в духе Хайека.

— Ничего у них не выйдет, — покачала головой Элла.

— Я тоже думаю, что система не реформируема. Ее надо менять тотально, а не частями. Но пусть потешатся, нам-то с вами что за дело? Мы за работу деньги получаем, а заодно еще и удовольствие.

Для пущей конспирации Элла перепечатала его половину набело на своей безотказной «Эрике», а Лещинский настоял на том, чтобы расплатиться с ней за перепечатку.

— А то запутаемся, кто кому сколько должен, — сказал он.

Они сдали работу и получили большой гонорар. Элла вернула ему одолженные деньги. Не все, но осталось совсем чуть-чуть.

Элле пора было всерьез садиться за диссертацию. Тему ей подсказал один нечаянно подслушанный неприятный разговор. Однажды, когда она только-только сдала кандидатские минимумы, ее попросили занести какие-то бумаги в методический кабинет. Она постучала, но ее стука никто не слышал. Тогда Элла вошла. Кабинет был разделен надвое шкафами с картотекой, и там, в зашкафном пространстве, преподаватели иногда собирались покурить тайком, хотя это было категорически запрещено. Вот и в тот раз из-за шкафов тянуло дымком и два голоса что-то оживленно обсуждали.

— И откуда у этих обезьян такие способности к языкам? — спрашивал один голос.

— У них в голове свободного места много, — с подленьким смешком отвечал другой.

Тут говоривший, видимо, почувствовал, что в кабинете кто-то есть, и выглянул из-за шкафов.

— Здравствуйте, Эллочка, — улыбнулся ей знакомый преподаватель.

— Я документы принесла, — не здороваясь, ответила Элла. — Вам просили передать.

— Да-да, конечно, спасибо. — Он заглянул ей в лицо. — Вы что, обиделись? Да это мы не про вас!

— Про меня, — сказала Элла, повернулась и ушла.

Позже она пересказала этот «ученый обмен мнениями» Лещинскому.

— Ну, «обезьян» я оставляю на их совести, — задумчиво протянул он. — У африканских студентов действительно огромная тяга к языкам. Их родные языки очень богаты, образны, я бы даже сказал, философичны. Да что я вам объясняю, вы же их изучали. Но это фольклор, это дверь, которая постепенно закрывается. Чтобы существовать в современном мире, чтобы в нем выжить, африканцам нужен совсем другой аппарат, и его дают европейские языки. Это не означает, что африканские языки ниже или хуже, они просто для иной жизни предназначены. До прихода европейцев в континентальной Африке городов не было, самого этого понятия не существовало. Европейцы навязали африканцам свой образ жизни, вот они и пытаются его постичь. Кстати, сравнительно не так давно, лет двести-триста тому назад, та же проблема стояла перед русским языком. Он адаптировался. Многие считают, что это его испортило. Но мы не можем сегодня изъясняться языком Симеона Полоцкого.

Элла написала диссертацию «Об особенностях восприятия русского языка выходцами из Центральной, Восточной и Южной Африки». Она защитилась в 1984 году и сразу подала заявление на работу в УДН. Ее приняли. Сначала она преподавала русский язык абитуриентам, потом ее взяли на кафедру иностранных языков, и она стала учить студентов тем языкам, которые освоила сама. Кроме того, она много переводила и по-прежнему не гнушалась скромной работой машинистки. Да еще и успевала писать свой тайный труд о французском экзистенциализме, о котором не говорила никому, даже Лещинскому.

Но когда ее возраст начал приближаться к тридцати, в ней наконец-то проснулся «основной инстинкт». Нет, это был не любовный зуд, не желание мужчины. Она хотела ребенка.

Решение далось ей нелегко. Элла освоилась в новой среде, в своей чистенькой уютной квартирке, где теперь была и мебель: кровать, платяной шкаф, книжные полки, стол письменный и стол обеденный, телевизор и все, что полагается. И соседи к ней тоже вроде бы привыкли, перестали глазеть, разинув рот. И все же перед каждым выходом в ближайшую булочную или на рыночек, притулившийся у метро «Новокузнецкая», она невольно внутренне собиралась, как штангист, которому надо выйти на подиум и «вырвать вес». И в такой мир приносить новое существо, похожее на нее? Обрекать его на такие же страдания?

Но инстинкт пересилил, да и сам окружающий мир стал вдруг неудержимо меняться. Словно плотину прорвало. Те книги, что она когда-то читала подпольно, теперь печатались в журналах миллионными тиражами. Разрешили индивидуальную трудовую деятельность, которой Элла тайно занималась всю жизнь. Вожделенная «фирма́» стала продаваться в коммерческих магазинах. И это были уже не обноски для комиссионки, а новые вещи, правда, очень разного стиля и качества. Но все равно выбор появился, это было главное.

Только вот люди, увы, в массе своей остались прежними. Элла на всю жизнь запомнила, как однажды после заседания кафедры такие же, как она, только белые преподаватели задержались поговорить «за жизнь» и одна сорокапятилетняя дама, доверительно заглядывая в глаза каждому по очереди, принялась рассказывать:

— Иду я вчера на рынок, хочу купить обыкновенное славянское яблоко. Так поверите ли, ни одного белого лица! Сплошные черные рожи торгуют какими-то манго, маракуйями (она произнесла это слово так, чтобы прозвучало неприлично) и еще бог знает чем!

Элла не стала дожидаться душераздирающей развязки и так и не узнала, удалось этой даме купить в конце концов «славянское яблоко» или нет. Она тихо собрала свои вещи и ушла, не прощаясь. Но история на этом не кончилась. Как и в том давнем случае с «обезьянами», ее темпераментная коллега, кстати, жгучая брюнетка, ринулась за ней с криком:

— Эллочка! Вы что, обиделись? Да я не вас имела в виду!

— Меня тоже, — сказала ей Элла уже в коридоре. — А ведь вы член партии, вас пролетарскому интернационализму специально обучали.

Преподавательница остолбенела, кажется, даже испугалась. Элла истолковала ее испуг правильно.

— Не бойтесь, не стану я на вас доносить. Нет у меня такой привычки. А вот за тех, кто вам поддакивал, не поручусь. Вы лучше их бойтесь.

Она не могла бы найти худшего времени, чтобы родить ребенка. Деньги стремительно обесценивались, продукты с прилавков начали потихоньку исчезать. В воздухе витало ощущение надвигающегося кризиса. Но биологические часы тикали, и она решилась. С отцовством тоже никаких вариантов не было: Лещинский. Элла знала, что он влюблен в нее, влюблен с той самой минуты, как увидел ее впервые. Но он не пытался за ней ухаживать, с самого начала держал дистанцию. Ничего романтического, кроме того единственного случая, когда ее вербовали в КГБ и он повез ее на Пушкинскую площадь в кафе «Шоколадница», между ними не было.