Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

— Гугеноты? — эхом повторила я.

До сих пор мне доводилось лишь мельком слышать при дворе это слово.

— Да. Протестанты, последователи Жана Кальвина. До недавнего времени его величество предпочитал не замечать их существования. Опасаюсь, однако, что стремительно приближается время, когда он уже будет вынужден брать их в расчет.

— Вы говорите о еретиках. — Я остановилась, крепче сжав в руках книгу.

Меня охватила тревога. Я не ожидала, что наш разговор примет такое направление. До сих пор самым скандальным явлением, с которым я сталкивалась, была привязанность моего мужа к любовнице; и внезапно я осознала, что пребывала в блаженном неведении, какие темные воды бурлят под самыми моими ногами.

— Не все во Франции считают их таковыми, — заметил Колиньи. И, сделав паузу, прибавил с невеселым смешком: — Если бы сейчас меня слышал мой дядя, он бы содрал с меня кожу заживо.

— Неужели вы…

Я не представляла, что сделаю, если Колиньи признается, что он — гугенот. Никогда прежде мне не приходилось видеть живого еретика. Мне доводилось слышать, что это, дескать, бесноватые фанатики, которые плюют на наши статуи святых, оскверняют церкви и причиняют нескончаемые неприятности Риму. Я всю жизнь была католичкой, но все же не могла с уверенностью сказать, что мне следует ненавидеть этих так называемых еретиков с такой истовостью, как велит Церковь. Уж кому, как не мне, знать, что наша Церковь тоже не без греха!

— Нет, вовсе нет! — проговорил Колиньи с искренним пылом, который отличал его от придворных кавалеров даже сильнее, нежели безыскусный наряд. — Однако же все мы созданы по образу и подобию Божию, и всякому должно быть дозволено на свой лад искать пути к Нему.

— Церковь говорит, что есть только один путь к Господу, — возразила я. — Неужели вы станете прекословить самому Риму?

— Рим не понимает нынешнего мира и цепляется за отмирающие традиции. — Колиньи напряженно взглянул на меня. — Вы считаете, у этих людей нет души? Считаете, мы вправе подвергать их гонениям только потому, что они иначе молятся Господу?

Слова его что-то пробудили во мне. Правду говоря, я обо всем этом никогда прежде не задумывалась.

— Церковь утверждает, что животные не обладают душой, — осторожно проговорила я. — И то же самое говорится о еретиках.

— Стало быть, вам не довелось видеть, как человек горит на костре. Видели бы, уж, верно, не усомнились бы, что у него есть душа! — Колиньи осекся и помолчал. — Надеюсь, я не оскорбил вас. Я сердцем почувствовал, что должен быть с вами искренен.

— Нет, напротив, я вам благодарна. Это был в высшей степени поучительный разговор.

— И, смею надеяться, не последний. — Он улыбнулся. — Впрочем, я бы предложил сохранить его в тайне. Большинство тех, кто состоит при дворе, не отнеслось бы с пониманием к теме нашей беседы.

— О да, разумеется! — отозвалась я и вновь взяла его под руку, наслаждаясь тем, что нас теперь связывает тайна.

Мы вошли в замковые сады: у фонтанов мелькали во множестве красочные пятна, сверкали бесчисленные драгоценности, а это означало, что двор выбрался на вечернюю прогулку. Маргарита, окруженная блестящими кавалерами и дамами, тотчас заметила меня и поспешила к нам.

— Я встретился с ее высочеством, и она попросила сопровождать ее. — Колиньи поклонился. — Прошу прощения, если мы дали повод для беспокойства.

Маргарита одарила его пронзительным взглядом.

— В таком случае мы должны быть вам весьма признательны.

Она была не на шутку обеспокоена, что для нее было крайне необычно.

— Благодарю, сударь. — Я протянула руку Колиньи. — Надеюсь, мы вскоре еще увидимся.

Колиньи поднес мою руку к губам. Его учтивый поцелуй был холоден, едва отросшая бородка щекотнула мою кожу.

— Ты провела наедине с ним больше часа! — Маргарита торопливо повела меня прочь. — Я тебя повсюду искала! Сегодня вечером пир. Пойдем, нам нельзя опаздывать!

Впервые я почти не слушала ее. Колиньи заставил меня позабыть о горестях, пробудил интерес к иным, более серьезным проблемам. Мне отчаянно хотелось продолжить наш разговор, целиком погрузиться в глубину его мыслей, и я невольно оглянулась. Он стоял недвижно, одинокий и чужой в толпе придворных. Внезапно я ощутила в груди пустоту, словно потеряла нечто очень важное, и невольно задумалась: суждено ли нам свидеться когда-нибудь еще?

Вечером, покуда мы подчищали одно блюдо за другим, я тайком поглядывала на Франциска, сидевшего на троне и погруженного в невеселые размышления. Придворные веселились от души, пили, плясали и сплетничали, разодетые в пух и прах, равнодушные ко всему, кроме собственных удовольствий.

Обыкновенно король, сопровождаемый герцогиней, предавался веселью вместе с ними, щедро рассыпал остроты и заигрывал с дамами, однако сегодня он словно не замечал своих придворных, и мне поневоле припомнились слова Колиньи. Гадая, уж не ухудшилось ли положение в Париже, я обшаривала взглядом толпу, словно выискивала гугенота. На кого похожи эти люди? Можно ли распознать их по одежде или манерам? Мне представлялось, что гугеноты носят только черное и, выставляя свои требования королю, угрожающе размахивают своими запрещенными книгами. Если в Париже этих еретиков так много, наверняка они должны быть и здесь, среди нас. Завороженная этой мыслью, я страстно желала увидеть наконец этих диковинных людей, само существование которых открыло мне, что в краю, который я назвала своим домом, существуют не только богатство и праздность.

И тут я увидала своего супруга. В сапогах, в заляпанном грязью камзоле он шагал к помосту, где неподалеку от меня сидел король.

— Вы желали меня видеть, ваше величество? — услышала я его голос.

Лицо Франциска исказилось яростью.

— Как ты смеешь являться ко мне, воняя конским потом? — проревел он. — Убирайся! Вымойся, а потом посети свою жену. Пойди к ней сегодня же, или я не знаю, что сделаю! Богом клянусь!

Все мысли о еретиках тотчас вылетели из головы. Генрих метнул обвиняющий взгляд в мою сторону и стремительно зашагал прочь; я чувствовала себя так, будто на меня рухнул потолок. Герцогиня поцокала языком. Я перехватила ее взгляд, и она пожала плечами, как бы извиняясь. Придворные начали шептаться; по залу волнами раскатились скабрезные смешки, все взгляды устремились на меня. При первой же возможности я испросила разрешения удалиться.

Той ночью, впервые после свадебной, Генрих пришел в мои покои. Сколько сил было мной истрачено, чтобы этого добиться, но когда мой супруг появился в спальне — в белой просторной сорочке, оттенявшей бледность его лица, с черными волосами, жесткой волной ниспадавшими на воротник, — я не сумела произнести ни слова.

— Это ты ему рассказала? — Генрих в упор взглянул на меня.

— Нет. — Я помотала головой. — Его величество…

— Его величество может отправляться ко всем чертям. Ложись. Пора покончить с этим унизительным делом.