Леонид Утесов - Матвей Гейзер

— Утёсов, больше смелости!

— Пожалуйста! — ответил я.

Первая репетиция прошла блестяще. Никто не догадался, что это была первая профессиональная репетиция в моей жизни. А Скавронский, довольный своим протеже, никому об этом не сказал».

Первую свою главную роль в кременчугском театре Утёсов сыграл в 1912 году в спектакле «Угнетенные и невинные». Героя его звали Илья. Вот отрывок из стихотворного монолога Ильи, который он произносит в этом спектакле:

И хотя роль Ильи да и сама драматургия спектакля особого интереса не представляли, но в спектакле было много хорошей музыки Оффенбаха и Штрауса, пения под нее, а в особенности — движения в танце. Это вызвало интерес не только у зрителей, но и у прессы. Отмечалось, что русский актер из Одессы блистательно играет роль еврея (в еврейском происхождении его никто не заподозрил). Здесь же, в этом театре, он сыграл главную роль в одноактной пьесе одного из самых популярных русско-еврейских писателей Абрама Рейзмана «Хороший сон». Семнадцатилетний Утёсов исполнил роль шестидесятилетнего портного Арона Цудика.

Действие происходит в маленьком еврейском местечке. На сцене — портняжная мастерская: грязный деревянный каток — стол, низко над ним керосиновая лампа с закоптевшим колпаком. Старые стулья, табуретки, колодки, тяжелые металлические утюги. На катке, поджав под себя ноги, сидит Цудик. Он шьет и поет, в такт качая иголкой, словно метроном:

Когда размышляешь над судьбой Цудика, местечкового портного, вспоминаются еврейские народные песни о несчастном портном, денно и нощно исполняющем чужие заказы. Появляются новые костюмы, сшитые для кого-то, а нищета остается прежней. Дочь Цудика Зуся, влюбленная в сына богача, оказалась обманутой, что стало драмой и для нее, и для любившего ее парня. Обращаясь к нему, Зуся говорит: «Не убивайся, Йося… Бог с ними, с деньгами. Все равно выйду за тебя замуж и буду тебя любить. Будешь ли ты бедным, богатым артистом — все равно буду тебя любить. Именно потому, что ты — артист в моем воображении. А то, что случилось, был страшный сон». Цудик (Утёсов) на это говорит: «Помните, дети, что это был нехороший сон… Но Бог с ним, все сны — и хорошие, и плохие проходят. И вообще, все в жизни проходит».

В жизни Утёсова наступили незабываемые дни, когда он становился профессиональным актером. Прежде, на концертных площадках на Дегтярной и Базарной улицах в Одессе, на шаландах рыбаков, даже на свадьбах и вечеринках, куда его нередко приглашали в юности, он понятия не имел, что любому выступлению должны предшествовать репетиции. Здесь же, в театре Кременчуга, он впервые понял, как непроста актерская профессия. Репетиции шли с утра и заканчивались незадолго до начала вечернего спектакля, готовилось одновременно несколько постановок. И все же он был счастлив всем происходящим. «И вообще, до чего же удивительная жизнь!» — напишет он позже, вспоминая Кременчуг, год 1912-й. Беспокойство о напрасно купленном фраке вскоре исчезло. Режиссер сказал, что костюмы графов и лакеев не отличаются, по сути, ничем — разве что бабочками, которые у лакеев черного цвета. В Кременчуге Утёсов впервые узнал, что кроме антрепренера и режиссера есть еще в театре и другие люди — гримеры, костюмеры, парикмахеры. «Взяв мои руки, парикмахер наложил их на виски парика и безмолвно показал, как его надо надеть». Впервые в жизни Утёсов загримировался — этому его обучил Ирский.

Итак, на сцену вышли два графа. Едва ли не с первой минуты невзыскательные зрители встретили актеров аплодисментами. После этого спектакля в газетах Кременчуга появились рецензии. В одной из них Леонид Осипович прочел: «Недурны были Ирский и Утёсов». Фраза эта важна тем, что она стала первым упоминанием фамилии Утёсова в прессе. Вспоминая этот спектакль, Утёсов писал: «Актерский кураж всегда во мне, а стоило только переступить порог сцены, как меня что-то подхватило и понесло. Я вдруг почувствовал себя старым. Я вдруг понял, что такое восемьдесят лет и что такое, когда не хочется, чтобы было восемьдесят, а хочется быть молодым, но проклятые кости не хотят разгибаться. Мы были два таких смешных старичка, что нас все время встречали и провожали аплодисменты».

Читая рассказ Утёсова о том, как в юности он играл глубокого старика, я вспомнил другой случай. В 1977 году в ЦДРИ состоялся юбилейный вечер Алексея Алексеева (Лившица), актера и режиссера, не раз ставившего концерты Утёсова. Поздравлять Алексея Григорьевича в тот день пришла вся театральная Москва: И. С. Козловский, А. С. Менакер, М. И. Прудкин и конечно же Леонид Осипович. Алексеев, поставивший по этому поводу спектакль по своему сценарию и игравший в нем главную роль, буквально порхал по сцене. Утёсов же передвигался уже с трудом. Только немногие видели, с каким трудом Ростислав Янович Плятт и Николай Рубенович Симонов помогли ему подняться на сцену. И вдруг произошло чудо — может быть, обыкновенное для актеров, но мне показавшееся очень необычным. Выйдя на сцену, тучный Утёсов был ловок не менее, чем хрупкий Алексеев. Они не только вспомнили старую Одессу, театр «Зеленый попугай», где выступали одновременно, но и отдельные сценки из спектаклей, в которых вместе участвовали в этом театре. Это был лучший, самый впечатляющий номер. Вернуться же на свое место в первом ряду Утёсов не решился и ждал до самого антракта. Видимо, сыграть в юности старого графа проще, чем в старости — себя двадцатилетнего.

* * *

Многое открыл для себя Утёсов в кременчугском театре. Он понял, что грим преображает не только внешность, но и самого актера. Уловил, быть может, самое главное: играя роль, надо воплощаться, превращаться, становиться героем, роль которого исполняешь, надо почувствовать его так, как будто ты и есть он. Вспоминая все это, Леонид Осипович напишет: «Наверное, вот тогда-то и начался во мне актер». Быстро осознал он и другое: так много работая над своими ролями в комедии, так серьезно относясь к этой работе, он еще не настоящий актер. «Но успех, свалившийся неожиданно на неокрепшую голову, чувство безграничной самоуверенности, еще больше укреплявшееся этим успехом, держали меня все время в каком-то приподнятом, взвинченном состоянии. Я не мог с собой совладать — меня распирало от счастья, от удовольствия, от гордости. Этому всему должен был быть какой-то выход — иначе я мог бы взорваться».

Еще раз напомню, что никакой актерской школы ко времени появления в кременчугском театре (да и после) у Леонида Осиповича не было. Хоть и были у него учителя — опытные актеры, режиссеры, гримеры, — но профессиональные педагоги, обучающие сценической речи, пластике, актерскому мастерству, никогда с ним не работали. Но так много сценического таланта было заложено в Утёсове природой, что многое у него получалось само собой. В дальнейшем жизнь подарила ему встречи с великими актерами, у которых он тоже учился. Больше других он запомнил трагика Мамонта Дальского: «Впервые я увидел его не на сцене, а в одесском артистическом клубе у карточного стола. Меня поразил его вид. При среднем росте он показался мне огромным. В лице было что-то львиное. Взгляд серых глаз и каждое движение были полны осознанной внутренней силы. В этом артистическом клубе крупная карточная игра велась в специальной, так называемой золотой комнате. Здесь на столе обычно возвышалась гора золотых монет, а люди напускным равнодушием прикрывали свой азарт. Нервные возгласы, растерянные лица, сосредоточенные взгляды, дрожащие руки, капли пота на склоненных лбах — это была великолепная иллюстрация к тому, как „люди гибнут за металл“».