Суд офицерской чести - Александр Кердан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как это куда? По назначению! – Мэсел щёлкнул пальцами по горлу. – Надо же обмыть то, что случилось! Не каждый день начкары теряются!
– И то верно!
Они расположились в караулке и открыли две бутылки.
– За нашу свободу! – провозгласил Кравец. Это походило на тост артиста Кадочникова из кинофильма «Подвиг разведчика» и звучало так же двусмысленно.
Но никто оспаривать тост не стал.
Когда выпили и налили снова, слово неожиданно взял Мэсел:
– Я хочу выпить за вас, Саня и Юрка! Вы ребята что надо! – сказал он и в три больших глотка осушил свою кружку.
Кравец и Захаров недоверчиво переглянулись: чего это Мэсел подлизывается? Но выпили. Отчего ж за себя не выпить?
После того как подошла к концу вторая бутылка, Мэсел затянул популярную среди курсантов песенку:
Откуда появилась эта дурацкая песенка в училище, никто не знал. Судя по тексту, она была написана ещё до Октябрьской революции, да и по смыслу никак не подходила для будущих политработников. Но в том-то и состоял особый шик, чтобы, сидя в Ленинской комнате, исполнять под гитару эту и подобные ей песни, скажем, про господ юнкеров, переделанные на свой лад Кравцом. Или «белогвардейскую»: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хазарам…»
И если в училище такие песни – не что иное, как попытка проявить внутреннюю свободу, то теперь, когда последний «символ командирской власти» остался в Юдино, не поддержать Мэсела было просто нельзя. Кравец и Захаров тут же присоединили к песне свои нетрезвые голоса:
Финальный куплет они спели втроём, приплясывая вокруг буржуйки, как дикари вокруг жертвенного костра:
– О-хо-хо! Ха-ха-ха! Очень актуальная песня! Шалов-то наш, наверно, обосрался со страху! – они снова покатились со смеху.
– Открывай следующую!
– Наливай!
Выпили. Закусили.
– Ребята, а не переберём? – неожиданно встревожился Захаров.
– С чего бы это?
– Много уже выпили. Помните, наш комбат говорил, что пить водку на жаре полными стаканáми – позор!
– Так тож на жаре. При чём тут комбат?
– История одна на ум пришла. Мне брат рассказывал.
Брат Юрки, Александр Захаров, год назад выпустился из КВАПУ и служил сейчас в Кушке. Кравец был с ним знаком, поэтому сразу откликнулся:
– Расскажи.
– История занятная, – начал Захаров. – Может, помните, был у брата однокурсник Сергей Скворцов…
– Как не помнить! Гордость училища! Ленинский стипендиат, секретарь курсового комитета комсомола.
– Ага, он самый. Так вот, с этим Скворцовым был один случай. На почве злоупотребления… Брату всё известно доподлинно, так как он со Скворцовым дружил. Ну, как мы с тобой. – Захаров положил руку на плечо Кравцу.
– Предлагаю тост за дружбу! – встрепенулся осоловевший Мэсел.
– Погоди, Лёнь, послушай! Однажды к Скворцову, уже за две недели до госов, приехала на Увал подружка. Стюардесса. Красивая – сам однажды видел. Улыбка, как у Бриджит Бардо. Глазищи на пол-лица. Ну и ноги от ушей растут. Брат говорил, что у Скворцова с ней серьёзно было. Только вот свадьбы почему-то не получилось. Но это потом… Значит, приехала она к Скворцову и привезла с собой бутылку спирту авиационного. «Гидрашка» называется, как вы знаете. Он же – «ликёр-шасси». Зачем был нужен спирт? Мне неизвестно. Может, сам Скворцов попросил, чтобы с мужиками вспрыснуть окончание учёбы. Может, ещё что. Главное, гуляет эта парочка в рощице, ну, возле южного КПП. Воркуют. То да сё. Про любовь, про весну…
– Давайте з-за любовь!.. – опять встрял Мэсел.
– Да не перебивай ты! Ну и что дальше, Юрка?
– Дальше – больше. Уже не знаю, какая моча им в голову ударила. Заспорили. Скворцов говорит, что выпьет всю бутылку из горла. Подруга не верит.
– Да ни в жизнь бутылку «гидрашки» из горла не выпить! – согласился Кравец.
– Это самое и стюардесса ему заявила. А он – ни в какую: выпью, и всё! Ударили, как говорится, по рукам. Скворцов открыл бутылку и стал пить. Как потом его подружка рассказывала, половину пузыря выдул разом и замертво грохнулся на землю. Она перепугалась. Давай его по щекам хлестать. А он лежит, то дышит, то не дышит.
– Надо был-ло искусственное дыханье делать: рот в рот… Ик-ик-о! – не то хохотнул, не то икнул Мэсел.
– Делала, наверно. Только время прошло, и Скворцов сам очухался. Но как будто не в себе. Короче, буйство на него напало. Стал он от неё по лесу бегать. То на дерево взберётся, то в кустах спрячется. Так они из рощи короткими перебежками через тракт оказались в бору. Как раз на той поляне, откуда мы лыжные кроссы бегаем. А там костерок горит. Люди какие-то. Два жигулёнка. Скворцов к костру прямым ходом. Она за ним. Он подбегает к одному мужику, который шашлыки жарит, и говорит: «Давай с тобой бороться!» Стюардесса его оттаскивает, а он своё: «Силу мою ты ещё не знаешь. Хочу с этим мужиком бороться». А тот: «Здесь бороться не будем. Давайте сядем в машину, отъедем в сторонку. Там и поборемся…» Стюардесса просит: «Не садись!» Скворцов сел. И поехали… – Захаров сделал паузу, нагнетая обстановку: – А конец этой истории брат уже сам видел. Он в тот день был дежурным по роте. Скворцова принесли на руках из штаба училища три первокурсника. Он был в отключке. А когда проспался, стал Сашке плакаться, что, наверное, его из училища исключат. Дескать, он с каким-то большим начальником подрался.
– И кто эт-то был? – осклабившись, спросил Мэсел.
– Кто-кто? Дядя твой! Неужто он тебе не рассказывал?
– Нет, ик… Слушайте, парни, я, ка-атся, перебрал… – Мэсел помотал головой и снова икнул. – Я, п-жалуй, лягу…
– Ага, а я лягу-прилягу… – в тон ему пропел Кравец и спросил у Захарова: – Так что сталось со Скворцовым?
– А ничего. Выпустился из училища и золотую медаль получил. Только нервы ему, конечно, изрядно попортили. На парткомиссию вызывали, чихвостили. Особенно дядя мэселовский старался. Он ведь Скворцова в штаб училища и доставил, а тот, как знакомый забор увидел, стал руль у Мэсела-старшего из рук вырывать, хотел его из машины выпихнуть…
– Во даёт! И как это ему такие подвиги простили?