О психоанализе - Карл Густав Юнг

такие фантазии или нет. Только во время психоаналитического лечения большинство пациентов учатся удерживать и наблюдать эти ускользающие мысли. Хотя большинство фантазий когда-то были сознательными, пусть даже всего одно мгновение, их нельзя назвать сознательными, ибо бо́льшую часть времени они не осознаются. Посему мы имеем полное право называть их бессознательными. Разумеется, существуют и вполне сознательные инфантильные фантазии, которые могут быть воспроизведены в любое время.

5. Фантазии бессознательного

Сфера бессознательных инфантильных фантазий стала подлинным объектом психоаналитических исследований, ибо, по всей видимости, таит в себе ключ к этиологии невроза. По всем вышеупомянутым причинам и в противоположность теории травмы мы вынуждены предположить, что фундамент психологического настоящего следует искать в семейной истории пациента.

Фантазийные системы, которые пациенты обнаруживают при расспросах, в основном имеют составную природу и разрабатываются, как роман или драма. Несмотря на это, они представляют относительно небольшую ценность для исследования бессознательного. Будучи сознательными, они подчиняются требованиям этикета и социальной морали. Они очищены от всех болезненных личных подробностей и всех уродливых деталей. Благодаря этому они социально приемлемы, но вместе с тем абсолютно непоказательны. Более ценные и, очевидно, более значимые фантазии не осознаются в смысле, определенном ранее, и могут быть выявлены только с помощью психоаналитической техники.

Не желая углубляться в вопросы техники, я, тем не менее, должен ответить на одно распространенное возражение, согласно которому так называемые бессознательные фантазии просто внушаются пациенту и существуют только в уме аналитика. Это возражение принадлежит к той же категории, что и упреки в грубых ошибках новичков. Такие обвинения способны выдвигать лишь люди, не имеющие психологического опыта и не знающие истории психологии. Ни один человек, имеющий хоть малейшее представление о мифологии, не может не увидеть параллелей между бессознательными фантазиями, выявленными психоаналитической школой, и мифологическими идеями. Утверждение, будто мы внушаем пациенту наши мифологические знания, совершенно необоснованно, ибо психоаналитическая школа сначала открыла фантазии и лишь затем ознакомилась с их мифологией. Как известно, мифология не относится к компетенции медика.

Поскольку эти фантазии бессознательны, пациент, естественно, не подозревает об их существовании, и напрямую расспрашивать его о них было бы совершенно бессмысленно. Тем не менее не только пациенты, но и так называемые нормальные люди повторяют снова и снова: «Но если бы у меня были такие фантазии, я бы обязательно об этом знал!» В действительности бессознательное – это то, чего мы не знаем. Наши оппоненты твердо убеждены в том, что ничего подобного не существует. Это априорное суждение носит сугубо схоластический характер и не имеет под собой никаких оснований. Мы не можем опираться на догму о том, что психика ограничена сознанием, ибо мы ежедневно убеждаемся в том, что наше сознание является лишь частью психической функции. Содержания сознания уже отличаются невероятной сложностью; процесс констелляции наших мыслей из материала, содержащегося в памяти, преимущественно протекает бессознательно. Посему мы вынуждены предполагать, нравится нам это или нет, существование несознательной психической сферы, даже если только в качестве «отрицательного пограничного понятия», подобно кантовской Ding an sich.[43] Поскольку мы воспринимаем воздействия, источники которых не могут быть обнаружены в сознании, нам приходится вкладывать гипотетические содержания в сферу неосознанного. Последнее означает, что источник этих воздействий кроется в бессознательном именно потому, что он не осознается. Данную концепцию бессознательного едва ли можно упрекнуть в «мистицизме». Мы не претендуем на то, чтобы знать или утверждать что-либо определенное о состоянии психических элементов в бессознательном. Вместо этого мы сформулировали символические понятия по аналогии с нашей формулировкой сознательных понятий, и эта терминология доказала свою ценность на практике.

Такой способ мышления представляется единственно возможным, если мы придерживаемся аксиомы, которая гласит: «Не следует множить принципы без необходимости». Таким образом, мы говорим о влияниях бессознательного так же, как о феноменах сознания. Позиция Фрейда, согласно которой «бессознательное может только желать», вызвала яростные возражения. Данное утверждение было расценено как неслыханный метафизический постулат, что-то вроде положения из «Философии бессознательного» фон Гартмана.[44] Очевидно, возмущение было вызвано тем, что наши критики, сами того не подозревая, исходили из метафизической концепции бессознательного ens per se[45] и наивно проецировали на нас свои эпистемологически неочищенные идеи. Для нас бессознательное – простой термин, о метафизической сущности которого мы не позволяем себе составить никаких представлений. В этом мы отличаемся от тех кабинетных психологов, которые не только прекрасно осведомлены о локализации психики в головном мозге и физиологических коррелятах психических процессов, но и могут решительно утверждать, что за пределами сознания нет ничего, кроме «физиологических процессов в коре больших полушарий».

Не следует приписывать нам такую наивность. Когда Фрейд говорит, что бессознательное может только желать, он тем самым пытается дать символическое описание влиянию, источник которого не осознается, но который с точки зрения сознательного мышления можно рассматривать только как аналог желаний. Более того, психоаналитическая школа в любой момент готова возобновить дискуссию о корректности аналогии с «желанием». Мы приветствуем всех, кто может предложить нечто лучшее. Вместо этого наши оппоненты довольствуются отрицанием самого существования этих явлений; если же они все-таки признают определенные феномены, то воздерживаются от любых теоретических формулировок. Последнее вполне понятно, ибо не каждый способен мыслить теоретически.

Как только некто освобождается от догмы идентичности психики и сознания, допуская, таким образом, возможность существования внесознательных психических процессов, он уже не может априори ни утверждать, ни отрицать что-либо о потенциальных возможностях бессознательного. Психоаналитическую школу обвиняют в необоснованных утверждениях. Нам кажется, что изложенный в литературе обильный – даже слишком обильный – клинический материал обеспечивает достаточно – более чем достаточно – оснований, однако нашим оппонентам его мало. Очевидно, мы по-разному понимаем слово «достаточный» в этом контексте. Возникает вопрос: почему психоаналитическая школа требует гораздо менее убедительных доказательств своих формулировок, нежели ее противники?

Причина проста. Инженеру, который построил мост и рассчитал предполагаемую нагрузку, не требуется дополнительных доказательств его несущей способности. Но скептически настроенный обыватель, понятия не имеющий о том, как строится мост, или какова прочность используемого материала, потребует совсем других доказательств его прочности. Очевидно, столь высокие требования со стороны наших оппонентов преимущественно обусловлены их абсолютным незнанием того, что мы делаем. Кроме того, немалую роль играет бесчисленное множество ложных теоретических представлений: устранить их все заведомо невозможно. Как наши пациенты обнаруживают новые и все более странные заблуждения о путях и целях психоанализа, так и наши критики проявляют неиссякаемую изобретательность в формировании ошибочных представлений. Из нашего обсуждения понятия бессознательного видно, какие ложные философские предположения могут исказить понимание нашей терминологии. Очевидно, что человеку, который думает о бессознательном как об абсолютной сущности, неизбежно потребуются