Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Но король Людовик, вопреки всем ожиданиям, выступил против этого проекта: он дал обет идти в Иерусалим, в Иерусалим он и намерен идти в первую очередь. Граф Тулуз-ский и сам император известили о скором своем прибытии в Акру, и вдовствующая королева Иерусалима, Мелизинда, торопила его к ним присоединиться.

Раймунд хорошо знал королеву Мелизинду, сестру княгини Алисы, которую он сумел двенадцать лет тому назад удалить из своего княжества. Это была «пылкая креолка», рассказы о ее любовных приключениях когда-то заполняли собой летописи, а теперь, в зрелом возрасте и оставшись вдовой короля Фулька, она находила выход для своего темперамента в политических делах. Она и не думала уступать власть своему сыну, Балдуину III, который в свои шестнадцать лет, по обычаям того времени, мог считаться взрослым и уже доказал свою воинскую доблесть, и то и дело пускалась в опасные предприятия, губительные для Иерусалимского королевства: за год до того по ее приказу был предпринят поход в Харан, против дамасских султанов, которые с давних пор были союзниками франков и даже обращались к ним за помощью в борьбе против своих собственных единоверцев, и эту очевидную ошибку повторять не следовало.

Самые красноречивые уговоры король Франции выслушивал с каменным лицом. Раймунд собрал еще одну представительную ассамблею, на этот раз здесь присутствовали все прибывшие в Антиохию рыцари. Напрасный труд — всем его доводам французский король противопоставлял лишь непреклонное упорство, которое слабым людям заменяет волю: никто и ничто не помешает ему сначала совершить паломничество в Иерусалим. Но разве не на Оронте следовало защищать Иерусалим? Разве не следовало укрепить позиции этого шаткого королевства, которое должно было, располагая лишь незначительными силами, защищать свою узкую полоску земли на всем протяжении границ, чья длина никак не соответствовала возможностям его армии, и не надо ли было для достижения этой цели уничтожить наиболее опасные вражеские крепости? Что будет, если в один прекрасный день Нуреддин сумеет сбросить слабую дамасскую династию и прибрать к рукам оба города, Дамаск и Алеппо, ворота в Сирию? И, собственно говоря, разве изначальной целью крестового похода не было отвоевание Эдессы?

Уговоры не подействовали. Король в ответ лишь заявил о своем намерении как можно скорее покинуть Антиохию.

И тогда на сцену выступила Алиенора. Раймунд попытался в последний раз поговорить с королем, на этот раз в присутствии королевы. Она с жаром поддержала дядю и вскоре разговор между супругами шел на повышенных тонах. Алиенора, несомненно, оценила стретегическую ценность планов Раймунда. Ведь он лучше всякого другого понимал, что требуется делать при сложившейся ситуации и расстановке сил. Алиенора заявила, что если крестоносцы не окажут поддержки Раймунду, то она останется со своими вассалами в Антиохии.

Неудачное выступление: ее вассалы к этому времени и так слишком часто заставляли о себе говорить. И спор, разгоравшийся все сильнее, принимал все более личный оборот до тех пор, пока Людовик не пригрозил Алиеноре, что воспользуется своими правами супруга и силой заставит ее покинуть территорию Антиохии. В ответ, к безграничному своему изумлению, он услышал следующее: хорошо бы еще проверить действительность его супружеских прав, поскольку в глазах Церкви их брак недействителен, они состоят в слишком близком родстве с точки зрения канонического права.

* * *

Понять, почему встреча приняла такой оборот, можно лишь приняв во внимание фон, который многие романисты использовали с большой выгодой для себя, рассказывая историю Алиеноры; и большей частью они не отказывали себе в удовольствии превратить Алиенору в женщину легкого поведения, своего рода Мессалину, переходящую от одного любовника к другому и выставляющую напоказ свои приключения либо со знатными баронами, каким был, например, Жоффруа де Ранкон, либо с подчиненными, как, например, с коннетаблем Аквитании Сальдебрейлем (интересно, почему именно с ним?); самые же умеренные довольствовались тем, что заставляли ее упасть в объятия прекрасного Раймунда де Пуатье.

Если придерживаться Истории, то, вне всяких сомнений, именно в Антиохии королева приобрела дурную репутацию.

В самом ли деле она питала слабость к своему молодому дяде? Один из летописцев, Гильом Тирский, ее в этом обвиняет; другие свидетельства более уклончивы. Но что никаких сомнений не вызывает — эти обстоятельства спровоцировали глубокую размолвку между супругами, которые явно не были созданы друг для друга. Алиенора уже не была девочкой пятнадцати или шестнадцати лет, к которой в один прекрасный день на берега Гаронны прибыл супруг, посланный ей Небом, или, по крайней мере, королем Франции. Теперь это была молодая женщина двадцати пяти лет, чья личность вполне сформировалась, и которая уже ощущала себя зрелой и самостоятельной. Она чувствовала, что не хуже своего слабовольного супруга способна принимать решения и осуществлять их. В эти последние годы многое вызывало у нее раздражение. Король все еще был с ней пылким и нежным, но перестал руководствоваться ее советами. Сугерий вернул себе прежнее влияние при дворе и, когда Алиенора заявляла, что ей кажется, будто она вышла замуж за монаха, то, вполне возможно, она намекала не только на посты и молитвы, которыми Людовик, по ее мнению, несколько злоупотреблял, но и на то, что в действительности королевством правил настоятель аббатства Сен-Дени.

В довершение всего она только что, во время этой упоительной передышки в трудном походе, открыла для себя мир, полностью отвечавший чаяниям ее сердца и ее мечтам: восточный мир, роскошью которого она насладилась в Константинополе, сумела оценить его утонченность, возможно, восхитилась тонкостью дипломатических игр, и, наконец, со сладкой дрожью ощутила все то тревожное и иногда безнравственное, что скрывалось за сложным этикетом и сверкающими мрамором и золотом фасадами византийских дворцов. Здесь был целый мир искушений, неведомых наслаждений и игры ума, и он вызывал у нее чувства, полностью противоположные тем, какие испытывал ее набожный и простоватый супруг. Кроме того, ей пришлось столкнуться с тяготами невероятно трудного похода, где день за днем приходилось идти, в ветер и бурю, через бесплодные горы, под стрелами турок, постоянно подвергаясь опасности. Возможно, ее не вполне устраивал походный распорядок, тогда как Людовик и его окружение копили злобу против легкомысленных и непокорных пуатевинских вассалов королевы.

Наконец, сама Антиохия, теплый прием, встреча с дорогим ей родственником, долгие разговоры на провансальском языке под оливами, яркая и приятная жизнь, сопровождавшаяся песнями трубадуров, — все это создавало атмосферу, в которой Алиенора расцвела, а ее муж тем временем испытывал, главным образом, усталость от пути, тревогу за ту часть армии, которая осталась в заливе Анталия и от которой он не получал никаких известий, и отказывался понять, как можно слушать пенис трубадуров, явившись исполнить религиозный обет. Он, должно быть, был недоволен чересчур нежной дружбой, немедленно возникшей между дядей и племянницей; он чувствовал себя лишним, пока они вели долгие разговоры на непонятном для него провансальском языке. Наверное, он захотел взять в руки неподвластную ему ситуацию, но, как часто случалось на протяжении всей его жизни, взялся за дело неуклюже. И вот, совершенно неожиданно, произошел непоправимый разрыв, нанесена болезненная рана его самолюбию, — да и любви, потому что Людовик не переставал любить свою жену. Откуда у нее внезапно взялись такие познания в каноническом праве, чтобы уверять, будто их брак недействителен? Должно быть, впоследствии, перебирая в памяти все эти события, он вспомнил историю брака сестры Алиеноры с Раулем де Вермандуа: для того, чтобы убедить Рауля жениться на ней, ему сказали, что между ним и его первой женой, Алиенорой Шампанской, существовало родство такой степени, какая по каноническим законам считается недопустимой между супругами.