Замки Гнева - Алессандро Барикко

Молча: это поразительно. И медленно: она шла не своим ходом.

Река вела ее за руку – потом кто-нибудь наконец выпустит ее на колею – и ярость ее прорвется скоростью сто километров в час и разорвет ленивую тишину. Животное, способное, возможно, думать. Дикий зверь, похищенный из некоего леса. Веревки сжимают ее мысли и память подобно веревочной клетке, принуждающей молчать. Сладкая жестокость реки, уносящей ее все дальше – к тому далекому месту, которому суждено стать ее новым жилищем – где она снова откроет глаза и увидит перед собой рельсы и поймет, в какую сторону можно сбежать, – от чего – этого она не поймет никогда.

Медленно плыла Элизабет по течению, привязанная к палубе парома. Большой навес закрывал ее от солнца и посторонних взглядов. Никто не мог ее увидеть. Но все знали, что она должна быть прекрасна.

…denken, empfänden die Rührung…

…привыкшие думать, от умиленья…

– Ваш оркестр играл потрясающе, мистер Пекиш, в самом деле… это было великолепно.

– Спасибо, мистер Райл, спасибо… поезд тоже был великолепный, в смысле – это была прекрасная идея, сильная идея.

Элизабет прибыла в первый день июня, – восемь лошадей тянули ее по дороге, ведущей от реки к Квиннипаку: при желании это могло бы послужить прекрасной иллюстрацией диалектики: связь между прошлым и будущим. При желании. Элизабет прошествовала по главной улице Квиннипака под изумленными и не лишенными гордости взглядами жителей. Специально для этого случая Пекиш сочинил марш для оркестра с колоколом, впрочем, не совсем понятный, поскольку его составляющими были три совершенно не сопоставимые народные темы: «Пастбища предков», «Луч света» и «Пусть радостным будет завтрашний день».

– Одной мелодии было бы недостаточно, принимая во внимание важность ситуации, – объяснял он. По правде говоря, неудивительно, что никто ничего не возразил, потому что с тех пор как, лет двенадцать назад, он взял в свои руки музыкальную жизнь города, все покорно принимали его музыкально неграмотные, а значит, почти гениальные произведения. И хотя сердца жителей иногда щемила тоска по прежним временам, когда в подобных случаях довольствовались старым добрым «Да славится народ» (незабываемый гимн, написанный отцом Крестом, чуть позже неожиданно опознанный в сомнительной балладе «Куда улетает птичка»), тем не менее почти никто не сомневался, что город может гордиться организованными Пекишем выступлениями. Ведь не случайно на дни урожая, сбора винограда и другие ежегодные праздники послушать оркестр Квиннипака приезжали даже из других, соседних, городов: ранним утром выезжали из мест, где музыка была всего лишь музыкой, а вечером возвращались домой, переполненные волшебными звуками, которые растворялись в тиши каждодневности, оставляя о себе просто воспоминание, ощущение чего-то необыкновенного. Вот так это было.

– Ваш оркестр играл потрясающе, мистер Пекиш, в самом деле… это было великолепно.

– Спасибо, мистер Райл, спасибо… поезд тоже был великолепный, в смысле – это была прекрасная идея, сильная идея.

Поезд, то есть Элизабет, установили на большом лугу у подножия горы, на которой стоял дом Райлов, недалеко от Стекольного завода. Тщательнейшее изучение счетов привело мистера Райла к мысли, что для начала могло бы хватить – должно было бы хватить – двухсот метров путей. И вот два дня назад для их установки прибыли люди инженера Бонетти, при этом они не преминули весело заметить, что это самая короткая железная дорога, которую им приходилось когда-либо строить.

– Это словно мы пишем адрес на конверте. А письмо мы напишем потом, и длиной оно будет в двести километров, – объяснил мистер Райл. Замысел был ясен не каждому, но все восприняли это объяснение с глубоким пониманием дела.

Итак, Элизабет поместили в самом начале этих путей в две сотни метров, как ребенка в колыбель или как пулю в ствол пистолета. Чтобы праздник был настоящим, мистер Райл приказал раскочегарить котел. В полнейшей тишине два господина, приехавшие из столицы, разогрели огромный двигатель, и на глазах у сотни изумленных зрителей из тонкой трубы начали появляться облачки дыма и воздух наполнился весьма странными звуками и запахом несильного и неопасного пожара. Элизабет дрожала, как земля перед ураганом, тихо бормоча что-то на непонятном языке, будто набирая силы для прыжка; – Ты уверен, что она не взорвется? – Нет, не взорвется, – будто сдерживая в себе ярость, готовую излиться на две эти молчаливые колеи, или, может быть, это была прихоть, или каприз, или веселье – это напоминало медленно наклоняющегося невозмутимого гиганта, призванного в наказание за бог весть какую вину поднять гору и бросить ее в небо, – это похоже на то, как Ститт наливает воды для чая – тихо, Пит, – это точно так же – это огромная кастрюля, в которой готовится будущее, – и когда наконец этот внутренний огонь поглотил нетерпеливое ожидание тысячи глаз, когда, казалось, локомотив не мог больше сдерживать в себе неистовую и пугающую силу, – тогда, именно тогда, – тихо-тихо, как незаметно брошенный взгляд, сдвинулась с места Элизабет, – как взгляд, тихо-тихо, – по своим девственно чистым рельсам.

Элизабет.

Перед ней лежало лишь двести метров путей, и это было хорошо известно двум господам, приехавшим из столицы и управлявшим локомотивом, – они внимательно смотрели вперед, метр за метром прикидывая оставшийся путь, стараясь развить максимальную скорость на этом минимальном отрезке, – они участвовали в игре, которая, если задуматься, могла бы стать для них смертельной, и все же она оставалась игрой, цель которой – поразить воображение всех тех, кто наблюдал, как Элизабет, медленно набирая скорость, пустилась в путь, оставляя за собой белые клубы горячего дыма. Постепенно она так разогналась, что невольно приходило в голову, что для нее это – последний путь; – А разве может локомотив покончить с собой? – Да говорю тебе, у нее отказали тормоза, ПРОКЛЯТЫЕ ТОРМОЗА, – ни один мускул не дрогнул на лице мистера Райла, только глаза не отрывались от стремительно летящего пожара, губы Джун были полуоткрыты, РАДИ БОГА, ТОРМОЗА, – осталось сорок метров, не больше, все затаили дыхание, наступила тишина, абсолютная тишина, – только гул огромного двигателя, этот непостижимый грохот, что сейчас будет? – возможно ли, чтобы все это закончилось глупейшей трагедией, возможно ли, что они не справятся с этими проклятущими тормозами, треклятыми тормозами, возможно ли, что этому действительно суждено случиться? Возможно ли? Действительно, возможно ли, возможно, возможно, возможно…

То, что случилось потом, казалось, произошло в один миг.

Один из господ, приехавших из столицы, натянул трос.

Элизабет издала пронзительный свист.

Ми-бемоль, – невольно подумал Пекиш.

Второй господин, приехавший из столицы, резко потянул на себя рычаг. На уровне пояса.

Все четыре колеса Элизабет замерли на месте.

Они скользнули, не крутясь, по раскаленному железу рельсов, с душераздирающим, нечеловеческим визгом.