Бедный маленький мир - Марина Козлова

Спустя пятнадцать лет Иванна стояла в фамильном склепе Эккертов. Провожающих было немного: дворецкий Семен Иванович, Генрик Морано – управляющий и друг Эккерта, да два старика – они были соседями Деда, владельцами сопредельных земельных угодий и бессменными его партнерами по преферансу. Все смотрели, как темный дубовый гроб заезжает в мраморную нишу. Дед занял место рядом со своей русской женой Еленой (слева) и со своим сыном Эриком (справа) и его женой Петрой. Петькины родители в одну ночь умерли от передозировки героина – на рок-фестивале в Дублине, куда они уехали автостопом, оставив двухмесячного Петьку на попечении Деда и няньки. (Когда внуку исполнилось семь лет, барон Эккерт, ординарный профессор философии Фрайбургского университета, придумал для него школу и, преодолев немыслимые бюрократические процедуры министерств и ведомств, открыл ее в поселке Белая Пристань, на родине своей Елены, в старом ландшафтном парке, рядом с маленькой бухтой, в которой море было всегда немного теплее, чем в других местах на берегу. Для внешнего мира это была «экспериментальная специализированная гуманитарная школа-интернат для одаренных детей». На таком названии настаивало Министерство образования. Эккерт махнул рукой и сказал что-то вроде «хоть горшком назовите». Министр был приятно удивлен размером вознаграждения и обещал поддержку.)

А через два часа Иванна сидела в кабинете Деда перед его адвокатом. Тот доставал из кожаной папки и последовательно передавал ей гербовые бумаги. Первый документ, который был ей вручен, свидетельствовал об удочерении ее бароном Эккертом с правом наследования титула, замка, земельных угодий, распоряжения активами, ценными бумагами и денежными вкладами. Последующие документы подтверждали ее право на землю, деньги, движимое и недвижимое имущество восьмисотлетнего рода Эккертов.

Иванна молчала, смотрела на бумаги, разложенные перед ней на массивном письменном столе, и понятия не имела, зачем ей это и что она с этим будет делать. В тот момент она не могла думать о будущем и осознать, что теперь является баронессой Эккерт, понимала только, что волю Деда, равно как и новую судьбу, должна принять – получается, что он попросил ее об этом.

Через три дня Иванна вернулась домой.

– И больше ты не видел ее? Я имею в виду, после того, как она уехала?

– Нет. – Владимиров покачал головой. – Это было бы вторжение, смятение, ничего хорошего все равно бы не вышло. К тому же спустя двадцать с лишним лет… Теперь Галя – совершенно другая женщина. А так – волшебная сказка. С эльфами и лилиями, с заколдованным озером. Что-то в таком роде. И ничего подобного со мной больше не было никогда.

– Ты уверен, что та давняя история должна появиться в книге? Учитывая твои цели…

– Пишите, Шура, пишите… – лениво бросил олигарх, вытянулся на ковре во всю свою двухметровую длину и заложил руки за голову. – Должна, не должна… Не твоя печаль. А печаль моего имиджмейкера Данилы, не к ночи будет помянут. Видит бог, как же я их ненавижу! Умники, блин, криейторы… Просто какие-то интеллектуальные мутанты! Но без них нельзя. Они, видите ли, структурируют реальность. Превращают реальность в действительность. Тебе, Леха, надо сколько водки выпить, чтобы въехать, чем реальность отличается от действительности?

– Ведро, – неуверенно предположил я.

– Мне – два, – уверенно заявил Александр, перевернулся на живот и стал меланхолично рассматривать синий ковровый ворс.

– Саша, а зачем тебе в парламент? – спросил я его.

– Чтобы внести свой скромный вклад в строительство нашего независимого государства.

– Иди ты!

– Лешка, ну ты же умный мальчик, писатель все-таки. Ответь себе сам.

– Чтобы лоббировать интересы собственной коксохимической монополии и стелить соломку своим бразильцам, или какие там у тебя партнеры…

– Вот молодец, – удовлетворенно ухмыльнулся миллионер. Затем сел, прислонившись спиной к стене и согнув ноги в коленях, и, подняв брови, принялся рассматривать меня в упор.

– Ты чего? – спросил я его. – Прикидываешь, сколько бабла заплатишь киллеру за мой скальп?

– За твой скальп, за твою наглую рожу и за твои коренные зубы, – без улыбки ответил он. – Что бы я без тебя делал…

– Что? Что бы ты – что?

– С кем бы я тогда разговаривал?

Пугающая способность к прямоте и откровенности, не раз поражавшая меня и после, – это и была его сила? Мы совершенно по-разному понимали элегантный тезис Витгенштейна о том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано, об остальном следует молчать». Я лично считал, что Витгенштейен, собственно, утверждал, что иногда лучше жевать, чем говорить, а Владимиров явно полагал, что Витгенштейн утверждал прямо обратное. В любом случае Сашка отчаяннее меня.

– Ты бы разговаривал с Данилой, – сказал я ему, чтобы что-то сказать.

Он нашарил левой рукой кофейную чашку и метнул мне в голову.

Я увернулся, чашка попала в диванную подушку.

– Не разбилась, значит, счастья не будет, – с сожалением констатировал Александр. – Счастья не будет, оставь ожиданья подросткам, нынешний возраст подобен гаданию с воском… что-то там тра-ля-ля… пахнет весной, мое солнышко, счастья не будет… Есть такой поэт Дима Быков, это он написал.

– Есть такой Дима Быков, – машинально согласился я. Может, мы много выпили? Нет, мы немного выпили. Всего грамм по пятьдесят виски.

– Не бросай меня, – вдруг попросил он, прицельно и бесстрашно глядя мне в глаза. – Ты мне как… Это называют по-разному. В основном дружбой. Суть дела не меняется. Я подумал: вдруг меня убьют, и я не успею тебе сказать…

– Как же я брошу тебя, такого придурка? – с непередаваемо сложным чувством спросил я. – Придется тебя лечить от раннего маразма. У меня есть знакомый психиатр.

– Вот и хорошо, – кивнул он, улегся на ковер и стянул плед с дивана. – Я тут посплю чуть-чуть…

«Счастья не будет, винить никого не пристало, влажная глина застыла и формою стала, стебель твердеет, стволом становясь лучевидным. Нам ли с тобой ужасаться вещам очевидным?»[5]

Лучше бы мы много выпили.

* * *

Приходит Надежда, открывает холодильник, выбрасывает из него протухшие котлеты и выливает за борт скисший борщ. Достает из сумки и кладет в холодильник лоток с отбивными, блинчики и копченое сало.

– Ты собираешься жить дальше? – спрашивает она меня, делая интонационное ударение на слове «собираешься».

– Нет, – говорю я ей.

– Зачем ты спустил яхту на воду?

– А куда я должен был ее спустить?

– Я приведу Троицкого, – не то грозит, не то предупреждает сестра.

– Уходи, – прошу я ее.

И она уходит.